Третье поколение (сборник)

Он опоздал. Пущенный рукой Герма обломок кирпича раскроил череп старого коняги, тащившего катафалк. Конь взбрыкнул, дернулся, катафалк завалился набок. Куча содержимого вывалилась на выщербленные бетонные плиты. В воздухе повис запах гнилого картофеля. Про капитана и то команду забыли. Несколько минут вокруг повозки бурлил круговорот человеческих тел, Фауст в первое мгновение тоже хотел броситься туда, но Профессор удержал его.

— Пошли, что ли? — сказал капитан Толстяку. — Эх, этот не успел сообщить всем, что скоро здесь будет проезжать Глава Правительства. Ну да все равно. Идем. Ты, толстый, в Западном квартале особо не разглагольствуй. Ровно час. Ни полминуты больше. Никаких обещаний. Шагай давай.

И Толстяк двинулся прочь с площади впереди отряда из восьми человек. Один из бойцов охраны внутреннего порядка по-прежнему целил ему в спину. Ботинки бывшего оратора на Толстяка не налезли, и он нес их в руках. На ягодицах и меж лопаток костюм лопнул по швам, издали казалось, будто человека пытались разрезать надвое, да не докончили.

Мимо Профессора с Фаустом пробежал Герм. Правый глаз его светился фиолетовым кровоподтеком и счастьем, по подбородку струилась кровь. Одной рукой он сжимал кусок задней ноги коня, другой нож.

— Приходите потом на пир, — прошепелявил он и выплюнул изо рта сгусток крови вместе с зубом, и рассмеялся довольный.

— Нож у него из наших, — заметил Фауст, когда Герм исчез среди развалин.

— Взял, наверное, — ответил Профессор, — надо было ему сразу подарить, а мы не догадались. Он и взял.

Вскоре на площади они остались вдвоем. Профессор стоял, опустив очи долу, размышляя о чем-то тягостном, Фауст прислушивался к себе и окружающему.

— Ракета, — крикнул Фауст и потащил Профессора прочь, повинуясь инстинкту самосохранения.

Взрывной волной их разбросало в разные стороны. Ракета ударила в бетонный куб в центре площади. На этом месте образовалась огромная воронка. Фауст отыскал Профессора среди обломков. Тот был жив и даже не ранен. Фауст присел рядом с ним, дожидаясь, пока он оправится от падения. Он поймал себя на мысли, что ему стало бы плохо, если бы вдруг этот стареющий чудак погиб. Чем объяснить его привязанность к человеку, мало приспособленному к этому жестокому миру? За исключением приглашений на «пиры» к Гермам, нет от него практической пользы. Даже наоборот: приходится постоянно брать его в расчет, отправляясь за добычей. И дело тут не только в привычке. Вот к Кисочке он тоже привык, когда та жила с ними постоянно, но нет ее, и ничего вокруг не меняется. Ничто не изменится, если с ней случится непоправимое. С Профессором по-другому…

Фауст стряхнул оцепенение: недалеко от них прошли к площади музыканты. По двое в ряд. К груди они прижимали инструменты, локтями придерживая автоматы, висевшие за плечами. Они подошли к краю ямы, над которой еще клубилась пыль, расположились полукружием. Минуту или две звучала какофония настройки. Затем дирижер жестом подозвал ближнего к себе со скрипкой, ткнул пальцем в ноты на пюпитре.

— Тебе не кажется, — спросил Фауста Профессор, тряся головой, — что их дирижер не только нем, но и глух?

— Мне кажется, что они давно сошли с ума… Интересно, что они играют?

— Это Бетховен. Соната № 14. «Лунная».

— О чем это?

— Трудно сказать. Наверное, как и вся музыка, — о жизни, смерти и любви…

— Значит, ни о чем, но красиво.

Они поднялись и пошли к себе. Пока звучала музыка, можно было идти не таясь.

Утром зазвонил будильник, и Профессор закричал Фаусту: вставай! Тот выскочил из-под плиты наружу, прислушался, принюхался: откуда опасность.

— Я вспомнил, — кричал из глубины норы Профессор, — сегодня вторник, наш рабочий день, иди сюда, помоги найти жетоны.

На работу нужно было идти через три квартала на север. Там пролегала широкая дорога, по которой, случалось, проезжали авто. Там в чудом уцелевшем домике располагалось бюро пролетарского труда. Домик был обнесен в два ряда колючей проволокой, а на его крыше высилась вращающаяся башня со спаренными пулеметами.