Третьего тысячелетия не будет. Русская история игры с человечеством

Понимаешь — Сталин не хотел показать Маленкову, что память его подвела и он забыл про беспартийность Нечкиной, — и так академик Панкратова вошла в ЦК, а не пошла под следствие по делу Бекмаханова. А что у нее еще и муж троцкист, Сталину просто доложить не успели, не хватило времени. Человек из отдела науки ЦК рассказал мне всю подноготную.

— Интересно, что оба сюжета со сталинской памятью связаны с советскими академиками. Сталин явно пестовал эту элитную когорту. До революции статус академика был чисто почетный.

139. Разжалование в советские академики: Сталин и Майский. Академик Курнаков и конкурс институтских Оль

— В советские академики попадали и за провинность. Майский[15] в Моженке мне очень красочно рассказал, как стал академиком. Забыл подробности и начисто, как всегда, забываю цифры. Короче, расхождения в Ялте по репарациям были примерно один к двум, допустим, двести миллиардов к ста миллиардам. Майский как председатель Комиссии должен докладывать Большой тройке. Ввиду разногласий звонит по начальству Молотову, тот ему: «Вопрос в компетенции товарища Сталина, я узнаю». Ладно. Через некоторое время он звонит снова, и Молотов ему: «Я спрашивал». — «И что же?» — «Товарищ Сталин ничего не ответил». — «Так мне же докладывать Тр ойке! Спросите товарища Сталина еще раз». Молотов: «Не буду».

На другой день утром, говорит, съезжаемся. Положение невозможное — не знаю, какую цифру назвать, понравится она Сталину или нет? Тогда, говорит Майский, в последний момент наклоняюсь я над ним…

— Над кем — неужели над Генералиссимусом?

— …над Сталиным наклонился, тихо спрашиваю: «Так как — двести или сто?» Сталин поднял голову, вы бы видели, какими глазами на меня поглядел! «Двести».

А через несколько дней на политбюро: «Не пора ли нам Майского сделать академиком?» И поперли того из МИДа в Академию наук. У нас в институте, когда началась борьба с космополитизмом со страстями на партсобраниях, Майского вызвали на ковер. Он каялся с трибуны: «Простите меня, — говорит, — я еще совсем молодой академик!» Но Майского все же посадили, и после него в Институте истории еще было несколько посадок.

— Не все советские академики были молоды и пытаны лично Берией, как Майский.

— Да, бывали благополучные старцы. Сталин баловал эту важную для него группу. Был такой академик, химик Курнаков. Родился сразу после Крымской войны, в которой отец его принимал участие, а умер аж в годы Второй мировой. Под него целый институт создали. Ягода и его, кстати, посадить хотел, но не сложилось.

Вступив в должность директора Института общей химии, Курнаков вызвал заведующую отделом кадров и говорит: «Будьте добры, мне списочек всех сотрудниц института, которых зовут Оля, Ольга». — «Зачем?» — «Знаете ли, покойную жену звали Ольгой — не хочу переучиваться!» Вызывает Николай Семенович всех Ольг по очереди на собеседование, на одной остановился, говорит: «Хочу предложить вам выйти за меня замуж». Она: «Простите, я замужем». А он так спокойно: «Ну и что? Пойдите домой, посоветуйтесь с мужем: уверяю вас, не проиграете». Пошла эта Ольга домой, посоветовалась с мужем и как-то решила, что проигрывать не резон. Правда, и Курнаков после этого недолго прожил. А милой Оле, выполнившей обязанности тезки, остались восемь или десять комнат — Курнаков был маститый, химик с мировой известностью. Под знаком музея квартиру вдова сохранила. Сын Курнакова об этом страшно забавно рассказывал.

Он еще говорил: «Михаил Яковлевич, уж не кушаете ли вы мясные бульоны?» Я: «Вообще-то, да». — «Ох, не надо — отец поел мясного бульона и умер!» Простите, спрашиваю, сколько вашему батюшке было лет, когда умер? Восемьдесят один год! Сын был убежден, что отец в возрасте за восемьдесят умер от мясных бульонов. Впрочем, я с тех пор действительно их не ем.

— Да это прямо история русского барина из XIX века.

— А академикам у Сталина дозволялось некоторое барство.

140. Академик Михаил Тихомиров, Дмитрий Лихачев и моржи-патриоты

— Был такой академик Михаил Николаевич Тихомиров, историк; в пятидесятые он уже стал академиком-секретарем. Тоже большой барин — благородный русофил, очень честный. Еще в 1946 году на этой почве он сразился с Лихачевым. Лихачев выпустил книжечку о том, что русский XVI век не уступит европейскому Ренессансу. Тихомиров, русофил больше Лихачева, написал тому, что надо и приличия знать — в Европе уже были Данте и Шекспир, с чем их в России сравнивать, побойтесь Бога! «Разве мы, историки, — он писал, — авгуры, перемигивающиеся на глазах непонимающей публики?»