Третьего тысячелетия не будет. Русская история игры с человечеством

Став академиком-секретарем, Тихомиров решил было моими руками осуществить реванш над врагами. Русские главы писали Черепнин и Пашуто, Тихомиров их терпеть не мог. А главы и правда плохие. Каждая начиналась «развитием производительных сил», а так как сеяли одно и то же — рожь да ячмень, все «развитие» было в том, чего сеяли больше. Тихомиров меня вызвал и говорит: опять они прислали эту галиматью про производительные силы пшеницы и ячменя! Пусть, говорит, напишут о развитии производительных сил в Антарктиде и как там русские моржи основали автохтонный университет. Проследите только, чтоб было сказано — и прогнали чужеземных пингвинов!

— Где Тихомиров, там и Нечкина где-то неподалеку?

141. Туалет академиков на Волхонке. Академик Нечкина и языкознание Сталина

— Нечкина еще в университете была моим учителем. Всегда говорила «Гефтер такой бледный», и однажды принесла мне бутылочку с рыбьим жиром: «Пейте рыбий жир!» Она ко мне благоволила. Но кончилось у нас с ней прискорбно, полным разрывом под конец жизни. На Волхонке, где теперь Институт философии, все институты были. И был коридорчик отделения истории АН СССР. С особым клозетом для академиков: место знаменитое, историческое.

Как-то в очередной раз застопорились выборы в Академию. Из ЦК нажимают выбрать, забыл кого, — а академики не голосуют. У них там свой сговор и свой лидер был, Волгин, а саботировали они всегда очень умело. Второй раз проголосовали — снова не вышло. Целый день идут голосования, всех держат. Позвонили Куусинену, который был не только член Президиума ЦК, но заодно еще академик: «Отто Вильгельмович, очень просим приехать проголосовать!» — «Ладно, еду». На Волхонку примчались парни из отдела охраны КГБ — не шутка, член Президиума ЦК! Позапирали двери на этаже — и заодно опечатали уборную для академиков. Никого не впускают и не выпускают. Теперь ты этих советских старцев представь, с их мочевыми пузырями…

— С аденомами простаты!

— Академики озверели до бешенства и провалили всех-всех! При последнем голосовании они любые предложения ЦК стали валить, и все из-за своего закрытого клозета.

— Маленькие кремлевские тайны.

— Волхонка. Коридорчик, где вся жизнь протекала. Одна большая комната и три сектора в одной комнате. Один стол на заведующего сектором.

Я пришел, а тут Нечкина, говорит: «Вы читали «Марксизм и вопросы языкознания» И. В. Сталина? Я отвечаю в том смысле, что да, только лучше б такого не читать. Говорю: «Разве это научная дискуссия? И простите, но “классовость языка” у Марра — чепуха. Главное у него (я Марра тогда очень любил) единство глатодонического процесса». Она мне: «Пожалуйста, проводите меня домой, поговорим на Волхонке». Мы пошли, и тут уж я развернулся в полную мощь насчет последних сталинских дискуссий… Раздражение во мне накипало еще с дискуссии по теории Павлова.

Я серьезно верил в свою ортодоксальность. Когда в генетике была история с Лысенко, почти не реагировал на побоище. А вот с физиологами все иначе — академика Сперанского еще в юности читал и сам хотел быть таким идеологом науки. Сперанский Алексей Дмитриевич, дворянин, его книгу я читал еще в школе — «Элементы построения теории медицины». Хотя я там и не понимал 98 процентов, но прочел, меня она заворожила. И погром в области физиологии меня огорчил сильно. А тут и «Вопросы языкознания» подоспели.

Марра я любил и стал Нечкиной его объяснять. Он, конечно, гениальный человек, но вместе с тем сумасшедший. Но тут Нечкина меня прерывает. До сих пор помню место, где мы идем по улице, а она говорит: «Миша, как вы не понимаете — у вас был отец, а у вашего отца — его отец, а у того тоже свой был…» Как в анекдоте! Я резко вскинулся, мы остановились, и я говорю: «И так вот мы будем объяснять всю мировую историю до ее начала?» — «Да!»

Я говорю: «Милица Васильевна, вы сами в такое верите?» Тут она страшно рассердилась, мы разошлись, но отношения тогда не были окончательно испорчены. Потом была общая с ней борьба за реабилитацию народничества. Но когда я заведовал сектором, у нас уже шли постоянные стычки.

Брат ее мужа был крупный партийный деятель, Яковлев — наркомзем, секретарь ЦК. Он один из авторов Конституции, ее первого чернового наброска — Яковлев, Таль, Стецкий. Его расстреляли в 1937-м, а муж Нечкиной родной его брат, и та, конечно, жила под гнетом этого обстоятельства.

— Он тоже был расстрелян?

— Ее муж? Нет. Обошлось. Как-то так повезло.

142. Третьей мировой войны быть не могло в принципе

— Ты часто говорил о послевоенных альтернативах. Но раз возможна глобальная альтернатива — там возможна и новая мировая война.