Третьего тысячелетия не будет. Русская история игры с человечеством

— Не будучи профессионалом, я много занимался первобытностью. Все существующие исследования не объясняли, что случилось с нашим предком. Ведь что-то случилось. Не простое изменение, не эволюционный переход «от» — «к». Нечто такое, чем он, обособившийся от всего живого, поставил себя в особые отношения к смерти и к жизни. С Homo что-то произошло.

Второй раз что-то случилось с ним при Иисусе. Распри маленького народа в рамках Империи Рима дали нечто, откуда вышла цивилизация с запросом на весь Мир. И опять что-то произошло с человеком. Сейчас мы снова накануне — с человеком опять что-то происходит. Это невыразимо словами, которые мы используем. Критика употребляемых нами слов — способ это понять.

Ельцин — фольклорный лидер, который равно случаен и необходим, равно невыносим и неустраним, — что он такое? Как он стал ваятелем, по отношению к которому мы — глина, из которой он лепит себе людей? Вот каким языком надо теперь говорить и в соответствии с этим действовать. А мы мямлим, те ли средства Ельцин употребляет, не те ли.

Мы приняли замечательное наследие! Тончайшее, умнейшее, провидческое наследие Мандельштама, Платонова, Булгакова. И что мы из этого наследия извлекли в интеллигентной среде — что большевики сволочи? Да о том ли вообще идет речь?

Чечня оказалась способна выбить из нас какой-то антропологический отзвук. Не политический, не нравственный, не правозащитный. Мать, которая вырывает ребенка у армии, — это антропология, первичный космос человеческой жизни. Можно сказать — что у вас за власть слабая! Ну, слабая она или нет, еще неизвестно. Норвежцы запустили пустяковую метеорологическую ракету, и наши ракетчики побежали к пусковым кнопкам. А почему? Задним числом Ельцин изобразил все так, будто он на страже и в случае чего кнопку нажмет. Да нет же, это офицеры, боясь немилости начальства, на всякий случай дали боевой сигнал — и включились, заработали системы панубийства.

Итак, с одной стороны, в Кремле бессильны перед солдатской матерью, с другой — по-прежнему готовы спалить планету. И не одно либо другое, а то и другое вместе!

Что-то грандиозное, изначальный российский хаос. Первичность возникновения человека. Опознавший себя в лучшем и в худшем, он никак не разберет того, что опознал. Как разместить факты в его двойном состоянии? Какие у него есть слова для различения этих фактов? Все наше существование приобрело мистический характер.

Смотрел на нашего президента, как он разговаривает с американской журналисткой: «А я в рай не попаду», она — «Почему?» — «Грехи». — «Какие же у вас грехи?» Он ей: «Исповедовать меня вы не можете, может только священник». «Ну а если бы, — спрашивает она, — вы все-таки попали в рай? Как вы себе его представляете?» — «Рай — это когда у каждого свой дом, а кругом живут друзья». И тут же: «Мне альтернативы нет». Замечательно! Это проливает свет на то, почему у нас нет ему альтернативы, — потому что только его устами может говорить то, что эти газеты высказать не способны. Вот отчего я называю Ельцина фольклорным лидером.

Я стою перед лицом момента, заставляющего продумывать себя до конца. Хотя знаю, что ни одному человеку это не удалось. Либо все, что тут происходит, лишено интеллектуального интереса, и я вправе отнестись к нему как к внешнему для себя. Либо чем оно банальней, тем более утверждает меня в догадке, что за Ельциным стоит что-то страшное. Что-то касающееся существа, которое именует себя человеком; невыговариваемое словами. Мне тяжело писать под властью этого ощущения.

Хотя, вообще говоря, человек довольно живуч. Существование таких фигур, как Ельцин, должно быть истолковано и как проявление родовой живучести Homo sapiens.

— В чем ты видишь признак живучести — в абсурде чеченской войны?

— А живучесть вот в чем. Пока такие люди являются и при них что-то может произойти, хотя бы разрушительное, они — проба. Человек-проход, человек-проскок через что-то, что иначе не смогло бы случиться. Есть в человеке нечто, чему такие персонажи помогают сбыться.

— Но это можно отнести к кому угодно. Разве это нельзя было отнести к Горбачеву?

— Нет, к Горбачеву это отнести нельзя. Ельцин сулит Миру что-то иное. Был Хрущев, был Брежнев, но Ельцин даже не второй Брежнев, он чем-то тянет на Сталина. А Сталин тянул на то, что с человеком что-то случится. У меня появился новый взгляд — самокорректировка по отношению к отвратительным мне персонажам, от которых к тому же возмутительно зависишь. Нас с тобой он не устраивает, он нас прямо оскорбляет своим существованием. Но я себя корректирую, соотнося абсурд ельцинской власти с догадкой, что с человеком должно что-то произойти. Это несколько мистический тезис, да?