Третья истина

— Это не уговор, — взвился успевший улечься Леха, — а дурилка! Ежели кто по натуре маломощный …

Виконт засмеялся необычно весело и, судя по звукам, свалил Алексея.

— Обратно покус! — сокрушенно простонал Леха, — да где же это видано, чтоб не сила, а арихметика какая-то ломила?

— Скорее анатомия. Алеша, надо понимать, как устроены суставы, мышцы, сухожилия, нервы, есть множество уязвимых точек.

Виконт похлопал Леху по спине, явно отправляя ко сну. Тот скоро захрапел. Виконт же перекладывал какие-то вещи, и в темноте была четко видна его белая рубашка. Со дня начала пути он впервые оделся так.

— Виконт!

— Не спишь? — он подошел к печи и положил на нее локти. В свете луны, падавшем из окна, его волосы были совсем светлыми. Она погладила его по голове. Так захотелось, что преодолела страх, но он и не возражал:

— Спасибо. А теперь — спи.

— А Караваджо!? — воскликнула Саша.

— Караваджо? Разве я тебе уже не рассказывал?

— И вам не стыдно, Виконт? — Саша чуть не закипела. — Вы опять???

— А что, собственно такое? Стыдно? Почему? Ладно. Подвинься. — Он подтянулся и сел рядом с ней:

— О! Какой обзор! Парим над землей! Возвышенные мысли, они уже посетили тебя?

Саша подозрительно заглянула ему в лицо. Так и есть. Широкая ухмылка на губах, глаза весело поблескивают под приспущенными ресницами — не остыл еще от дурачеств с Лехой. Ну что за непостоянный человек! Вот, уже невозможно вернуть его к нужному настроению. Сейчас поболтает о пустячках и спрыгнет, сказав категорическое: «Спи!» И почему у него желание рассказывать возникает только в самые неподходящие моменты? Например, о Лувре и французских королях он рассказывал в трясущейся и подпрыгивающей на бугорках бричке. У нее просто переболталось все внутри, растрясло ужасно. И все-таки она жалела, когда они доехали до городка, Харцызска, кажется, потому что все кончилось: и рассказы, и его смех при каждом подскоке брички. Или, когда им пришлось провести на ногах три часа на вокзале, где людей было больше, чем муравьев в центральном муравейнике леса. Там Виконту захотелось вдруг поведать ей о Каспаре Хаузере, тайне его рождения и смерти. Сашу так захватило это повествование, что посадку в вагон она восприняла как досадную помеху.

Виконт, между тем, болтал с удовольствием:

— Печь! О! Наконец-то я, русский человек, сижу там, где мне полагается, — на русской печи. Предел мечтаний. Емеля! Этот молодой человек всегда был моим кумиром. А Илья Муромец? Тридцать три года на печи! Сколько грандиозных планов зародилось в этой позиции! Интересно, сидел ли на печи, набираясь силы, наш богатырь? Кстати, его не видно. Но слышно отлично. Алексей, повернитесь и закройте рот, как вам не стыдно, вы же молодой! Не внемлет. Ну, я свой долг исполнил. Как там вьюга? Нет, вьюги, нет. Так, поговорим еще и о погоде. Есть умельцы, определяют по звездам, по небу, полету птиц… Я не из их числа… Ну что, уснула?

— Как я могу спать, когда вы тут кричите про погоду и руками размахиваете! — обиженно сказала Саша, опасаясь вместе с тем, что и это вдруг прекратится.

— Д-а-а… — Виконт вздохнул. — Итак, Италия, конец шестнадцатого века. Колыбель Возрождения, она стала ареной варварских войн. Кризис, упадок, искусство не движется в развитии. Леонардо, Микеланджело, Рафаэль, Джорджоне, Тициан — боги, идолы. Новых гениев быть не может. Это мнение знатоков. Эпигонство — если не прогресс, то покой, повторение пройденного, как ты любишь говорить, Александрин. Но есть и другое слово в искусстве — «маньеризм»— вычурность, фальшь, изломанность. Это — реакция. Шаг назад от истины. Поняла? Хорошо поняла? А теперь… отвлекись от всего этого. Представь. Рим. Ночь. Дымные факелы, смутные тени, широкие плащи. Вдруг ссора, шум, лязг оружия. Центр столкновения — невысокий, большеглазый смуглый юноша, пожалуй, немного женственный. Но не в движениях, нет, только внешне. Он ловок, силен… Лучший образец итальянской красоты. Кровь, падают тела. Не пугайся, это не наш герой. Он пока победитель. Обидчики наказаны, но снова и снова они будут травить его, доводить до исступления. Его ненавидят. Преследуют. За что? Кто он — государственный преступник? Вор? Политик? Инквизитор? Нет, создатель прекрасного, художник. Микеланджелло Меризи да Караваджо.

Глаза Саши разгорались все больше с каждой минутой. Только бы не перестал внезапно, это он тоже умеет: «заболтался, достаточно на сегодня». Но Виконт, видимо, увлекся сам. Он говорил так, словно был с Караваджо рядом в скитаниях по Сицилии и Мальте, бежал из мальтийской темницы, оборонялся от наемных убийц Варейса в Порт Эрколе. Караваджо — бунтарь и мятежник от живописи, первый художник-реалист мира, тот, кому поклонялся Рубенс и которого не поняли до конца и много столетий спустя. Саша воспринимала эту необыкновенную фигуру через своего друга-рассказчика и потому понимала и оправдывала в нем все: и чрезмерно болезненное самолюбие, и вспыльчивость, принесшую ему скандальную славу авантюриста. Где-то прокричал петух, но Виконт продолжал, не прислушиваясь: