Третья истина

Вокруг незаметно собралось порядочно народа. Немцев и полиции, к счастью, поблизости не оказалось. Через несколько минут лицо у трактирщика посинело, так как Леха не подпускал к нему добровольных спасателей. Но вскоре его самого одолел приступ великодушия, и он широким жестом скинул неприятеля на снег. Однако стойкого трактирщика подвешивание на дереве не сломило — Вбивці, злодії, шахраї! Люди, чого дивитесь, бийте їх, тепер не ті часи — порядних громити![67]

Саша не выдержала:

— Бессовестный человек, вас самого били? Что подстрекаете?

— Кроши его, Сашка!

И Саше в ответ на попытку хозяина схватить ее за полушубок, действительно пришлось перейти к действию кулаками. Ее большой друг помочь не мог. Двое из зрителей, вняв призывам понесшего ущерб трактирщика, пошли на Леху, и он отпускал тычок хозяину только в промежутках, когда один из его противников падал, а другой еще не успел подняться. Дело приближалось ко всеобщей свалке, кто-то уже помогал Саше лупцевать хозяина, а кто-то — поддерживал двоих лехиных противников. Саше способствовало в ее правом деле то, что она обладала необыкновенной подвижностью и изворотливостью. Хозяину не удавалось нанести ей ни малейшего вреда. Её отбросило в сугроб, но она вскочила, снова нацеливаясь на хозяина. Дверь дома заскрипела. Саша мельком свирепо глянула туда. Неужели еще подмога хозяину? Но, к ее несказанному удивлению, из дома вышел Виконт. Саша, по инерции отпускавшая тумаки хозяину, почувствовала, что ее схватили поперек туловища и посадили в тот же сугроб:

— Остынь, хулиган!

После этого Виконт вытянул из кучи Леху и с чувством обратился к нему:

— Алексей, немедленно прочь отсюда, чтобы я вас больше здесь не видел!

Леха пытался объяснить ему, что они били этого живоглота поделом. Но тут завопил сам живоглот, ободренный усмирением атакующих:

— Не пущу! Поліцію сюди! У мене синець на синці! Бандити! Бандити!![68]

— Бандиты, — согласился Виконт и крикнул в сторону дома: — Серафима!

И тут, как по команде, на пороге возникла румяная, белозубая Серафима, уперлась в бока и заливисто засмеялась. Виконт ответил ей уже виденной, ненавистной Саше, улыбкой. Она от души пожалела, что Серафима не вылезла из дома раньше на подмогу хозяину и не получила причитающихся ей тумаков.

— Не трудно будет успокоить компаньона? Этого колосса, — он кивнул на копающего снег ногой Леху, — я возьму на себя.

— Чого легше? — пропела Серафима — Повертайся, коханий, через хвилинку, подивися на шовкового[69], — и под локти увела упирающегося хозяина.

— А теперь — все домой, сказал уже, — дал распоряжение Виконт своей компании. Но, как ни странно, первыми на его слова отреагировали зрители.

Потом и Саша вылезла из сугроба и мрачнее тучи зашагала прочь, гадая над непонятным словом «коханий».

Приведя домой (по улицам он шел позади, как конвоир), Виконт выстроил их вдоль печи и довольно долго смотрел на опущенные головы. Саша время от времени поднимала гневный взор с закипавшими слезами, но Виконт этого как бы не замечал. Наконец, воззвал:

— Капитолина Карповна! Вот полюбуйтесь: рыцари уличных боев!

Никакой Капитолины не появилось, возможно, ее вообще не было дома, но Виконт не ограничился этими словами:

— А вас, Алексей, предупреждаю, в следующий раз, если он наступит, перейду к физическому воздействию. Ну, мой, вообще буйный, с ним я еще поговорю. Он хочет, очевидно, чтобы его убили или изувечили. Придется остаться здесь еще на месяц, не пускаться же в путь с такими настроениями.

Леха встрепенулся:

— Да рази ж б я дал? Да я б костьми…

— Замолчите! Горе мне с вами.

— Да чем мы виноваты, нас оскорбили, мы отвечали! — забыв про булыжник, выкрикнула Саша. — А сами вы… а раз вы так… Мы с Лехой всегда этих хозяев будем бить! Ненавижу!

— Сашка, атаман, это что, твоя инициатива? Его-то за что? Я тебя этому учил?

— А че! Он как положено. Свово защищал!

— Вас? Вы в этом нуждались?

— А честь? И вы учили! — внесла свою лепту Саша.

— Так ты меня понял, Александр? Все. Я от тебя отрекаюсь.

— А это с вашей стороны, честно? Вы разве не наш? Вы чтó, нас не любите? Только ругаете, а другим каким-то…

— А че…

— Нельзя же терпеть!

— А ну-ка молчать обоим! Все. Я остаюсь, поживем в полюбившейся вам Балаклее. Вы предавайтесь молодецким забавам, держите местных жителей в трепете, встречаться будем на улицах, при случае. Мне с вами не по дороге.

Перспектива, нарисованная Виконтом в его полушутливом выговоре, показалась Саше вдруг чересчур реальной и непривлекательной, она заставила себя отогнать румяный белозубый образ и сказала смиренно:

— Бунт подавлен! Мы не будем, Леха, скажи, что не будем. — И, не находя больше аргументов, полезла к Виконту обниматься. — Миримся! Не остаемся! Пожалуйста! Ну, пожалуйста…

Знаток русских обычаев, Алексей, решив, что настоящего прощения без троекратных поцелуев ему не будет, тоже сжал Виконта в объятиях и, вдобавок, звучно расцеловал.

— Че! Не взыщи уж с меньших! Будя! По дороге! — Он прослезился и хлюпнул носом.

Виконт вывернулся и проговорил: