Третья истина

Сестра Евдокия, невестка Домна Антоновна, дети!

Вчера, в гимназии Берберова произошло происшествие, которое вопиет к небесам! Увы, содеяно оно нашей бедной, не осененной божьей благодатью, заблудшей овечкой, Александрой. Я была призвана ее удрученной наставницей, ибо другие родственники детки в удалении. И вот, пишу вам, скорбя всем сердцем.

Я долго щадила вас, а также уповала на раскаяние заблудшей овечки. Увы, такового не последовало: она с преступной настойчивостью преследует госпожу Флигелеву — даму с весьма высокими и ярко выраженными моральными принципами. Вчера неучтивость злосчастной детки перешла все границы: на досточтимейшую госпожу ею был обрушен град оскорблений, на кои та смиренно отвечала лишь зажатыми ушами». — Тут Виконт, как бы, слегка подавился, но чуть помедлив, продолжал еще более обличающим тоном:

— «Тем не менее, наиболее вопиющее из сказанного было ею донесено до меня в целости и сохранности, и поразило своей недостойностью и крамолой. Почтенная наставница была обвинена не боящейся кары Всевышнего деткой в несправедливости и злонамеренности. Я страшусь подумать, чего заслуживает нечестивица!

И все же молю вас о снисхождении к блуждающей впотьмах Александре, хотя не в одной дерзновенности к госпоже Флигилевой она повинна. На уроках ею неуместно читаются книжки цивильного содержания, в коридорах она предается передразниванию классной дамы и даже (Прости меня, Боже!) изображению позорных номеров местного цирка.

Я денно и нощно молюсь за спасение нашей детки и надеюсь, с Божьей и вашей помощью привести ее к смирению и покорности!

Молящая Вседержителя за вас, Софья».

Во время чтения Лулу несколько раз порывалась вмешаться, но Виконт останавливал ее движением руки.

— Госпожа Флигелева! Это же Мария Михайловна! — вскричала она, как только он закончил чтение, положил письмо в карман и посмотрел на нее, склонив голову к плечу. — Вот скажите, знаю я французский язык?

— Ну, предположим.

— Разве плохо?

— Знаешь.

— Она мне только четверки ставит! Ну, пусть. Но я обнаружила в классе таких девочек, которые совсем не знали, и чуточку позанималась с ними. Они так хорошо ответили, а она даже не послушала, а про помощь разузнала и устроила крик! — Лулу продолжила, выделяя все гласные, как Мария Михайловна, — «Курнакова! Может, мне закончить учительскую работу? Наконец-то вы облегчили мне жизнь! Вы, надо понимать, теперь госпожа преподавательница!» Я только чуть-чуть пререкнулась, что я не ей, а девочкам помогала, а ей бы помогать никогда не стала! А она вызвала Софью Осиповну. Зачем? Она же не моя родительница?

— Мда. Отношения, я вижу, у тебя с этими дамами накаленные. Но неужели у тебя по французскому не высший балл?

— Только четыре шесть раз. Это не высший. Но я ведь не отвечаю совсем ничего…

— То есть как? Ты еще и бойкот объявила этой Марии?

— А вы, Виконт, когда-нибудь учились в гимназии?

— Что, на мне настолько незаметны следы образования?

— Я подумала, может быть, вас учил дома кто-то очень умный… Если бы вы меня всегда учили, на мне тоже были бы заметны следы…

— То есть, заметно образование, хочешь сказать. Но я меньше всего хочу быть причиной твоего нежелания учиться в гимназии. Один человек никогда не сможет столько дать… Так. Дальше нам на кусочке сыра не продержаться. Пошли завтракать.

В доме давно уже хлопали двери. Из столовой слышались голоса и звон посуды. Когда Лулу, забежав наскоро к себе, явилась к общему столу, товарищ по заутреннему бдению уже сидел между Доминик и Дмитрием, а ей пришлось опять устроиться возле тетки.

Он рассказывал мальчикам, по-видимому, о поездке, но Лулу не могла поймать нить. Тем более, что разговор шел о линии Румынского фронта, полках и других вещах, малопонятных ей. Отправив позавтракавшего Коко с бельгийкой в спальню, к разговору подключилась мать. Она выглядела весьма довольной и стала спрашивать Шаховского о какой-то коляске. Братья и маман разговаривали с Виконтом наперебой и все были очень оживлены…

Лулу же потихоньку, чтобы никто не заметил, пошла грустить в сад, вовсю ругая себя. Вместо того, чтобы расспросить его, где же он был и что интересного видел, она болтала всякую ерунду, предстала неумехой и неучем, да еще и разбудила его после тяжелой зимней дороги ни свет, ни заря. Одним словом, повела себя хуже и глупее всех. Она закуталась в платок и вышла на аллею перед домом. Рекс встретил ей радостным «а-гав». Припадая передними лапами к земле, звал играть. Она, глотая слезы, села прямо на снег, и потянула пса за ошейник. Рекс немедленно, с заливистым лаем повалил ее навзничь. У Лулу не было настроения резвиться, и она только отпихивала игриво взвизгивающую собаку. Наконец, Рекс отскочил. Она стала отряхивать снег. Рекс залаял еще громче и бешено завилял хвостом. Но подошедшего Виконта с ног сбить не попытался, а только носился вокруг, иногда подбегая и обнюхивая его сапоги.

— Для того ты будила меня посреди ночи, чтобы потом бросить на целый день? Дела я, спасибо тебе, переделал спозаранок.