Третья месть Робера Путифара

Первые метры содержимое мешка падало одним слежавшимся комом, потом оно рассыпалось таким широким каскадом, что тень его накрыла весь сад. Гости посмотрели вверх и увидели, что на них валятся полторы тонны всевозможных отбросов. От такого ассорти стошнило бы и свинью: дынные корки с семечками и соком, раскисшие в кашу почерневшие бананы, набрякшие детские подгузники, использованные перевязочные материалы, заплесневелые огрызки пиццы, рыбьи головы и потроха, перепрелая капуста, тухлое мясо, гнилые помидоры…

Все это обрушилось на ошеломленных гостей, не успевших даже опустить бокалы. Воздушные блузки, кружевные корсажи, крахмальные рубашки, укладки и завивки — все в мгновение ока было заляпано самыми отвратительными помоями. У Кристель Гийо по волосам стекала тухлая мясная жижа; она истошно орала, призывая на помощь сестру, которая, наоборот, лишилась голоса от залепившей лицо смеси овощного рагу и кофейной гущи.

— Что, маленькие мерзавки? — торжествовала мадам Путифар. — Все еще гордитесь «етой шуткой»? Все еще хотели бы ее «павторить»?

Она навела бинокль на кабину подъемного крана, и ей показалось, что Робер снова подает ей какой-то знак. Но на сей раз он указывал на что-то на конце стрелы. «Что ты хочешь мне показать, сынок? Все ведь уже вывалилось, ничего не осталось…» Поскольку он настаивал, она направила бинокль туда, куда он указывал пальцем, и безудержно расхохоталась.

От стрелы отделился бумажный платочек и, грациозно порхая, спускался к перемазанной толпе.

— Нате-ка, утритесь! Утритесь!

Она совсем зашлась от смеха.

— Ну, Робер, ну ты артист!

В следующий миг его уже не было в кабине. Она увидела его в бинокль уже на лесенке. Перехватывая металлические перекладины, он проворно слезал вниз, как гигантское насекомое. Соскочив на землю, он помчался со всех ног и скрылся за соседним зданием, оставив подъемный кран стоять, где стоял.

А уже через четверть часа он позвонил в дверь и упал в объятия матери.

— Ты видела, мама? Видела?

— Видела, Робер, все видела! И потоп, и бумажный платочек под конец, все видела. Это было великолепно!

Они допили вдвоем бутылку бордо, радуясь как дети. В какой-то момент мать, однако, забеспокоилась:

— А вдруг тебя поймают? У тебя будут большие неприятности…

— Нипочем не поймают! — заверил ее сын. — Я учился на крановщика в Бордо, а подъемный кран взял напрокат под вымышленным именем в Безансоне! Это башенный кран «Макси MD 345» фирмы Potain, настоящее чудо техники, управлять им легче, чем моей развалюхой! Завтра фирма его сама заберет. Ни о чем не беспокойся, мама.

В тот же вечер он открыл свою «тетрадь мщения» и перечеркнул фотографию сестер Гийо. И с превеликим удовольствием написал под ней большими красными буквами:

11. Любовь

В 1967 году Пьер-Ив Лелюк жестоко унизил Путифара перед всем классом и самой инспектрисой и сильно подпортил ему карьеру. Десять лет спустя сестры Гийо заставили его пережить истинный кошмар наяву — чудо еще, что без свидетелей. А Одри Поперди… ей он был обязан самым большим в своей жизни горем. Было это в 1988 году.

Первые погожие майские дни всех выманили из дому. Люди беспечно фланировали по бульварам, по аллеям парков, по берегу реки. Влюбленные прохаживались рука об руку, улыбались друг другу и целовались на уличных скамейках. Путифар — тот гулял один-одинешенек, когда уже вечерело. Брел, понурив голову, стараясь не глядеть по сторонам: зрелище чужого счастья порой может причинять боль. Придя домой, он накрывал стол к ужину, который его мать тогда еще в силах была готовить. За столом, случалось, они вспоминали старое доброе время, когда жив был Путифар-отец, или Робер рассказывал, как прошел день в школе, но по большей части оба ели в молчании, сидя перед открытым окном.

Однажды вечером мадам Путифар нарушила это молчание:

— Знаешь что, Робер…

— Да, мама?

Она замялась. Преувеличенно тщательно отерла губы.

— Да, так вот, если ты вдруг… я хочу сказать, в случае, если ты встретишь… кого-то по тебе… ну, в общем, молодую женщину… Годы твои такие, что пора бы и жениться…

Путифар, которому шел сорок седьмой год, покраснел до ушей. Впервые на его памяти мать затронула эту щекотливую тему. Он жалостно пролепетал:

— Но, мама, я… никого я не встретил… я…

— Знаю, Робер. Просто я хочу, чтобы ты знал: если такое случится — что ж, я не против. Ты же видишь, я и одна прекрасно управляюсь. Разумеется, лучше, чтобы вы жили не слишком далеко, вот и все.

— Ну… ладно, — ответил он в некоторой растерянности. — Но, клянусь тебе, пока что…

Тем разговор и кончился. Однако начиная с этого вечера Путифар только о том и думал. Думал весь остаток весны, думал все лето. И все еще думал, когда настало 1 сентября 1988 года.

Как и каждый год, директор собрал весь преподавательский состав в учительской и начал с официальных представлений.

— В этом учебном году, — сказал он, — в наших рядах пополнение: прежде всего позвольте представить вам мадемуазель Эньерель, которая будет вести четвертые классы. Добро пожаловать, мадемуазель!