Третья половина жизни

Через месяц получилось вот что: бюро из семи стенографисток тратило в день на дела в среднем по двенадцать минут. Эти подсчёты Лиза отнесла в партбюро министерства. Там изумились: мы ищем резервы, а у себя под носом ничего не видим. Бюро расформировали, оставили только трёх машинисток. Лиза подала заявление на отпуск с последующим увольнением и покинула министерство с чувством исполненного гражданского долга. Эти московские сучки надолго её запомнили.

Но и для неё пережитый стресс не прошёл даром. Стала слабеть правая рука. Мы не догадывались, что это уже дала о себе знать её болезнь.

Между тем забот по дому прибавилось. Семья увеличилась на Илью, моего сына от первого брака. Он был старше Дмитрия на четыре года. Несколько лет я не видел его по просьбе бывшей жены. У ребёнка новый папа, зачем травмировать детскую психику? Но у нового папы отношения с пасынком не сложились. Илья учился плохо, школу прогуливал, курил втихаря и однажды от него даже пахло вином. Мать запаниковала и попросила меня взять его к себе. На перевоспитание. Точно так же моя мать отослала меня на перевоспитание из Ухты, где она преподавала математику в железнодорожном техникуме, к отцу на Кубань, он был завучем в школе посёлка Черноморского в семидесяти километрах от Краснодара и километрах в двухстах от Чёрного моря. Илье, как и мне, тоже было двенадцать лет.

Димка был рад тому, что у него появился старший брат, а все хлопоты по перевоспитанию легли на Лизу. Илья был ленивый и своевольный, учиться не любил и не хотел. Лиза часами просиживала с ним за уроками, он отвечал пренебрежением и откровенным хамством. Она ничего мне не говорила, но я видел её покрасневшие глаза. Однажды я вызвал Илью к себе в кабинет и сказал:

– Если я ещё раз увижу, как Лиза из-за тебя плачет, в тот же день отправлю тебя в Москву, пусть мать из-за тебя плачет.

Внушение подействовало, он присмирел, стал лучше учиться, но добрыми чувствами к мачехе так и не преисполнился. Вот уж верно: мы любим не тех, кто нам делает добро, а тех, кому добро делаем мы.

А ещё через некоторое время к моему немаленькому семейству прибавился ещё один человек, моя мать. Выйдя на пенсию, она переехала в Ленинград к моему брату Юрию. Он был старше меня на восемь лет. При разводе нас поделили, меня ещё в младенческом возрасте забрала мать в Ухту, а Юрий остался с отцом на Кубани. Как это часто бывает, он обладал всеми достоинствами, которых я был лишён. Школу окончил с золотой медалью, Московский энергетический институт с красным дипломом, самостоятельно выучил английский язык. Распределили его на ленинградскую «Электросилу», дали комнату в коммуналке. Потом мать помогла ему купить двухкомнатную кооперативную квартиру. Сначала он жил там с женой, потом развёлся и перевёз мать к себе. Со временем понял, что промозглый Ленинград, в котором он прожил лет двадцать, осточертел ему до последней степени, потянуло на юг, в тепло. Нашёл подходящий обмен в Симферополе, но мать отказалась переезжать с ним. Характер у него был тяжёлый, уживаться с ним было очень непросто. Мне ничего не оставалось, как пригласить мать к себе. Дом большой, как-нибудь поместимся.

А семейство в семь человек – это уже серьезно, только успевай поворачиваться. Я и поворачивался. Как мог.

VII

В глухую осеннюю ночь то ли 79-го, то ли 80-го года, когда дом давно спал, за окном не лаяли даже голосистые малаховские собаки и лишь тяжелые поезда изредка нарушали угрюмую тишину, я сидел в своем кабинете и вчитывался в Стенографический отчет о ХХVI съезде КПСС, выискивая цитату, лучше бы Брежнева и лучше бы подлиннее, чтобы вставить ее в книгу, на которую потратил почти два года жизни. Она называлась “Золотое звено. Книга про Байкало-Амурскую магистраль, написанная ее строителями”. Это была самая больная из всех моих книг. Я и сейчас смотрю на нее с душевной мукой, как на изуродованного тупым акушером ребенка.

А как славно все начиналось!

Однажды я приехал в издательство “Молодая гвардия”, зашел к своей редактрисе (в свое время она выпускала книгу о Норильске “Шестьдесят девятая параллель” и была за нее обласкана начальством) и доверительно сообщил:

– Написал роман.

– Поздравляю, – без всякого воодушевления сказала она. – Большой?

– Большой. Двадцать листов. Хочу предложить его вам. Издадите?

– Ох, Виктор! Вы знаете, как я к вам отношусь. Но… Трудно. Бондарев свое собрание сочинений сунул вне плана, Лиханов толкает пятитомник. А мы же не резиновые.

– Вы не спросили, про что роман.

– Про что?

– Про БАМ.

– Быстро несите! Где рукопись?

– Я пошутил. Я еще не написал роман, только хочу написать.

– Но про БАМ?

– Про БАМ.

– Давайте заявку, поставим в план. И как только, так сразу.

– А если бы не про БАМ? – поинтересовался я.

– А про что?

– Ну, про любовь. Стали бы печатать?

– Про любовь на БАМе – да. Просто про любовь – нет. И не спрашивайте почему. Сами понимаете.

Конечно, понимал. Чего тут не понимать?