Третья половина жизни

На этом мы распрощались. Я сел в такси и попросил отвезти нас под Геленджик, в посёлок Бетта, куда мы часто ездили в отпуск. В машине Лиза молчала, не хотела говорить при ребятах. Только вечером на берегу моря рассказала, что произошло.

Как я и предполагал, её отношения с мачехой и Валентиной стали портиться с первых дней и быстро переросли во враждебность. Их раздражало в ней всё. Её попытки как-то наладить взаимоотношения встречались в штыки. Я представлял, как две женщины исподтишка могут портить жизнь третьей.

– За что они на меня так? – недоумевала Лиза. – Я же им ничего не сделала.

Я объяснил:

– За то. За то, что ты благополучна, что у тебя здоровые веселые дети, большой дом и муж-писатель. Любой половины из этого хватит, чтобы тебя невзлюбить.

Кончилось тем, что в один прекрасный день Лиза увела ребят обедать в поселковую столовую. Отцу немедленно донесли, он воспринял это как оскорбление. Вызвал её и приказал:

– Убирайся из моего дома!

– В тот же день я отправила тебе телеграмму, – закончила Лиза свой рассказ. – Спасибо, что ты сразу прилетел.

Вернувшись после отпуска в Москву, я написал отцу резкое письмо: «Ты выгнал из дома мою жену и двух своих внуков. После этого ты мне не отец. Забудь обо мне. У тебя больше нет сына и внуков».

Прочитав письмо, Лиза попросила:

– Не нужно его отправлять. Ну, пожалуйста! Это жестоко! Он всё-таки твой отец.

Я возразил:

– Это справедливо. А отцом он мне никогда не был. У меня была только мать.

– Это я виновата. Получается, что я разрушила твою семью.

– Успокойся. Моя семья – это ты. Никакой другой семьи мне не нужно.

Письмо я отправил. Отец написал мне два письма. Я вернул их нераспечатанными. Больше писем не было. Лиза ещё долго переживала эту историю. Шрамов на её сердце прибавилось.

Через три года я отправил её с ребятами под Геленджик, самого задержали дела. Когда освободился, решил: заеду по пути к отцу, нужно помириться, всё-таки отец. Уж какой есть, другого не будет. За два дня до отъезда принесли телеграмму от мачехи: «Отец тяжело болен. Если сможешь, приезжай». Я вылетел в Краснодар. В такси от аэропорта до поселка успокаивал себя: вряд ли что-то серьезное, отец никогда ничем не болел, мачеха паникует. Но оказалось, очень серьезно. Отца сразил тяжелейший инсульт. Когда я приехал, он был еще жив. Через три часа умер. Первый и единственный раз в жизни я поцеловал его. В лоб. Когда он лежал в гробу.

Хоронили отца всем поселком, с гражданской панихидой в клубе, с оркестром, за гробом шло очень много людей – и школьников, и взрослых, бывших его учеников. Я шел вместе с ними и казнил себя за то письмо. Лиза была права, не следовало его отравлять. Если бы я её послушал, отец, возможно, был бы ещё жив. Мы сами убивает тех, кто нас любит.

Оркестр умолк, гроб опустили в могилу, старшеклассники взялись за лопаты и стали забрасывать могилу жирным кубанским черноземом.

Старый учитель давал своим ученикам последний урок труда.

IX

Фильм про БАМ вышел. Он назывался «Лучшая дорога нашей жизни». Правда, не четыре серии, а только три. Его показали по первой программе Центрального телевидения, приурочив премьеру к открытию сквозного движения по БАМу. В «Комсомольской правде» и в «Известиях появились рецензии, очень благожелательные. Однажды поздно вечером мне позвонил режиссёр-постановщик фильма Саша Воропаев и взволнованно сообщил:

– Только что закончилась коллегия Гостелерадио. Нашу картину выдвинули на Государственную премию.

Я его остудил:

– Не спеши радоваться. Премии будут присуждать только через год, а к тому времени все забудут и про БАМ, и про наш фильм.

Так и вышло. Слава, показавшаяся на моём горизонте, сменила курс и проплыла мимо, как Азорские острова. Получив за картину гонорар, я купил «Жигули»-«шестерку», стал чаще возить Лизу и сыновей в театры и в консерваторию на симфонические концерты. В консерватории им больше всего нравился буфет, где продавали бутерброды с чёрной и красной икрой. Я иногда думал, что, услышав Баха, они будут всегда вспоминать этот буфет.

В «Молодой гвардии» вышел роман, который я соорудил из сценария бамовского фильма. На конкурсе Союза писателей и ВЦСПС на лучшее произведение о рабочем классе и колхозном крестьянстве он получил премию. К премии прилагалась медалька, очень похожая на знак лауреата Государственной премии. Я цеплял её, когда приходилась выручать приятелей из вытрезвителя. Иногда помогало.

Борьба за свободу шла успешно.

С годами Норильск не то чтобы забывался, но как бы затягивался дымкой, как порт по мере того, как от него уплывает корабль. Но совсем забыть его мне было не суждено.