Третья половина жизни

Леонтьев всё еще не понимал, в чем дело. Ему показали нож. Он посмотрел, и ему стало плохо. На репетициях актер вертел в руках отвертку, а на передачу принесли устрашающего вида финяру. Леонтьев не обратил на нее внимания, было не до того. Не отреагировали и участники обсуждения, все их мысли были заняты предстоящим выступлением. Прокол. Ну, бывает. Досадно, конечно, тем более что очень сложная постановочная передача прошла гладко.

Создатели передачи спустились с горы в кафе «Солнышко» и после всех треволнений нарезались «Плиски» так, что Леонтьев не помнил, как оказался дома. Разбудил его грохот в дверь. Лизы не было, она работала воспитательницей в детском саду и уходила к восьми. С трудом разодрав глаза, Леонтьев открыл. Вошел молодой водитель директора студии Валентин.

– Ну и спать вы горазды! Одевайтесь. Карпов вызывает. Срочно.

– Валентин, посмотри на меня, – попросил Леонтьев.

– Ну?

– Могу я куда-то ехать?

Водитель посмотрел на его помятое лицо.

– Понял. Так и скажу?

– Так и скажи.

Он ушел. А через десять минут в дверь снова загрохотали. Но это Леонтьеву показалось, что через десять минут, прошло уже часа два. Валентин смотрел на него с сочувствием.

– Придётся ехать. Карпова вызывали в горком к первому. Скандал жуткий. Дмитрий Кузьмич приказал доставить вас в любом виде.

Директор студии сразу перешёл к делу:

– Город бурлит. Звонят всем. Савчук вне себя. Поразительная безответственность!

– Это вы мне говорите? – поинтересовался Леонтьев.

– Это он говорил мне! С вами я потом поговорю. Нет, это надо! Мало того, что выгораживаем бандита, так ещё и опозорили отца. А он, между прочим, директор завода, член бюро горкома!

– Мы не назвали его фамилию.

– А толку? Все и так знают. Сейчас нужно выпутываться. Сегодня после новостей устроим продолжение передачи. Выгородка вчерашняя, круглый стол. За столом вы один. Текст такой: да, отец не во всём прав, но мы не выгораживаем бандита, бандит должен сидеть в тюрьме.

– Мальчишку посадят, – предупредил Леонтьев.

– Посадят значит посадят. Я не хочу из-за него положить партбилет! И из-за вас!

– Что, так серьёзно?

– Вы даже не представляете, как серьёзно! Идите пишите текст. И мне на визу.

Никогда ещё Леонтьев не писал с дичайшего похмелья идеологически выверенный текст. Когда в голове ни одной мысли, а перо вываливается рук. Но пришлось. Один Бог знает, чего ему это стоило. Карпов внес правку и текст завизировал. До передачи оставалось часа три. За это время Леонтьев слегка оклемался, ассистентка отпаивала его кофе. Перед эфиром он еще раз прочитал текст и понял, что не сможет его произнести. Велел помрежу принести финку и отвертку, с которой артист репетировал.

– Это зачем? – испугалась она.

– Для антуража.

Началась передача. Вступительные фразы Леонтьев прочитал с листа, потом отложил текст и проговорил на камеру севшим голосом и обливаясь похмельным потом:

– Хотите спросить, почему так получилось? Попробую объяснить.

Он рассказал всё, как было. Закончил так:

– Мы не оправдываем бандитов. Но герой нашей передачи не бандит. В том, что сложилось такое впечатление, вина только на мне.

Передача закончилась, в павильоне погасли софиты. Леонтьев вышел в коридор. Двери редакций были открыты. Все телефоны молчали. Директор студии стоял на пороге своей приёмной. Кивнул:

– Зайдите.

В кабинете зачем-то запер дверь на ключ, достал из тумбы письменного стола початую бутылку польской «Выборовой» и два граненых стакана. Леонтьеву налил на три четверти, себе на два пальца.

– Будем здоровы! Кажется, пронесло. Не понимаю, Леонтьев, почему я вас терплю. Вы знаете?

– Знаю. Потому что вы хотите делать хорошее телевидение.

– Да, хочу. И что?

– Ещё никому не удавалось на ёлку влезть и жопу не ободрать.

Пронесло. Парень получил год условно. Карпову на бюро горкома поставили на вид. Леонтьеву хотели объявить выговор, но не смогли этого сделать, так как он, к недоумению членов бюро, был беспартийным.

Позже, вспоминая историю «Контура», Леонтьев понял, что уже тогда они подошли к опасной черте. Но и мысли об этом не возникало. Была трудная, но азартная работа со спорами и взаимной руганью, в постоянном цейтноте, не дававшем возможности оценить то, что происходит. А между тем гроза надвигалась с той стороны, откуда её совсем не ждали.

VIII

Было так. Фамилия у него была Пеньков. Для своих – Пенек. При этом никакого оскорбительного смысла в прозвище не вкладывалось, человек он был добродушный, немного тюфяк, окончил, как и большинство молодых инженеров, Московский цветмет, работал старшим экономистом в плановом отделе Норильского комбината.