Третья половина жизни

В центре самой большой комнаты стояла ржавая буржуйка с жестяным дымоходом, выведенным в окно с грязными стёклами. Второе окно было забито фанерой и рубероидом, щели тщательно законопачены шлаковатой. Было ещё несколько комнат, поменьше, все без дверей. Егоров догадался, что двери сняты для того, чтобы комнаты обогревались теплом от буржуйки. Пока перетаскивали экспедиционный скарб от вертолётной стоянки, двое гидрологов приволокли от своей избы несколько вязанок дров, раскочегарили печку. В дымоходе загудело, промороженный дом стал медленно наполняться теплом. Грязные стекла плохо пропускали солнечный свет, в комнате стоял полумрак. Принесли две керосиновые лампы-трёхлинейки, при их свете выложили на дощатый стол консервы, выставили последние бутылки водки.

– Завязывать не пора? – полюбопытствовал Егоров у начальника отряда.

– Завяжут, – отозвался Щукин. – Водка кончится и завяжут. Здесь не сгоняешь за добавкой. Сто двадцать километров до ближайшего гастронома.

Люди за столом различались внешностью и одеждой. Куртки и ватники гидрологов были замызганы, а лица с грубым загаром обросли бородами, у кого густой, у кого жидкой, клочками. Одежда геологов была ещё необмятой, лица бритые и бледные после долгой зимы. Единственная девушка в мужской компании – студентка, помнил Егоров – держалась замкнуто, почти не пила и быстро ушла спать. Инженер-геолог Хазанов устроил её в одной из комнат и вернулся к столу.

Водка кончилась часа через два в самый разгар шумного застолья с беспричинным смехом и бестолковыми разговорами, от которых Егоров слегка угорел. Чтобы продолжить праздник, гидрологи притащили пятилитровую бутыль мутной бражки.

Егоров решил, что с него хватит, пристроил раскладушку в свободной комнате и залез, не раздеваясь, в спальный мешок.

Проснулся он от холода. Дрова в буржуйке прогорели. Одна лампа погасла, другая, с закопченным стеклом, тускло освещала стол с остатками закусок, с окурками в консервных банках. Гидрологов не было, ушли к себе. Члены отряда кто устроился в свободных комнатах, кто расположился в спальниках вокруг буржуйки.

Егоров набил печку дровами, подождал пока они разгорятся и вышел на улицу. Ослепило низкое рассветное солнце, морозный воздух был насыщен сверканием чистого снега, никакие звуки не нарушали бездонную тишину. Безжизненные дома посёлка, редкие лиственницы и уродливые сосенки отбрасывали длинные голубоватые тени.

Сзади стукнула дверь дома, послышались какие-то хлюпающие звуки. Егоров оглянулся. Один из молодых геологов спустился с крыльца и блевал в сугроб, его прямо-таки выворачивало наизнанку. Егоров обратил на него внимание ещё на автовокзале в Норильске. Его провожала симпатичная блондинка в очках. Очки на морозе запотевали, она смущенно протирала их рукой в шерстяной варежке. Проблевавшись, он нагреб валенком на следы снег и попросил Егорова, глядя на него больными глазами:

– Не смотрите на меня так. Сам знаю: свинья свиньёй. Это всё бражка. Как чувствовал, не нужно было её пить.

– Зачем же пили?

– За компанию. Вы Николай Тихонович, из горисполкома. А я Леонтьев.

– Вы не похожи на геолога, – заметил Егоров. – Давно в экспедиции?

– Нет, с января. Я не геолог, я журналист. Старшим техником оформили, чтобы платить зарплату. Занимаюсь связями с прессой. С московской и местной, прославляю норильских геологов.

– Их нужно прославлять?

– Решили, что нужно. Меня взяли, потому что я из Москвы, был корреспондентом всесоюзного журнала.

– А как оказались здесь?

– Сам напросился. Чтобы писать о геологах, нужно побывать в их шкуре.

– И как вам в их шкуре?

– Пока не очень. Куда вы собрались?

– Хочу осмотреть посёлок. Не пойдёте со мной?

– Спасибо, в другой раз. Сейчас попробую ещё поспать, лучшее средство от похмелюги.

Леонтьев вернулся в дом, а Егоров направился в посёлок, угадывая дорогу по просвету между домами. Промороженный наст был крепким, не проваливался, только похрустывал под ногами. И чем дальше Егоров углублялся в посёлок, тем сильнее охватывало странное чувство выпадения из времени. В домах, куда он заглядывал, когда удавалось откопать и открыть двери, вплотную стояли железные кровати. На машинном дворе под сугробами угадывались остовы бульдозеров и вездеходов, штабеля бочек из-под солярки. Время здесь остановилось, посёлок напоминал заброшенное деревенское кладбище, которое постепенно поглощается кустарником и плетями стланика. Дома стояли нетронутые, только две бревенчатые избы были разобраны на дрова гидрологами.

«Одно дело сделано, – отметил Егоров. – Ревизию можно считать проведённой».

Он поднялся на сопку, у подножия триангуляционной вышки отыскал торчавший из снега крест, сколоченный из двух деревянных брусов. На поперечине было вырезано: «Нестеров, 1938—1966».

С сопки был виден весь посёлок, мёртвый, как кладбище. Только возле двух домов двигались фигурки людей, с которыми Егорову выпало прожить часть жизни.

V

...