Третья правда

"Женюсь!" - твердо решил Селиванов.

- Власть-то новую признал? Я имею в виду - сердцем?

- Другой власти нету, - осторожно ответил Селиванов.

Офицер устало вздохнул.

- Вижу, хитер... Но выхода другого у меня нет, и буду я с тобой откровенным. Если выдашь меня, Бог тебе судья! Но если дочке скажешь о нашем разговоре...

По взгляду, вспыхнувшему на миг, понял Селиванов, что верно, из-за нее было все, что хочет он о себе рассказать.

- Болен я. Чахотка. Знаешь, что это такое?

- Неужто?! - ахнул Селиванов, по-новому всматриваясь в его лицо.

- До осени не дотянуть...

Селиванов хотел что-то возразить, потому что невозможно не возразить, слыша такое, но тот махнул рукой. Не хотел соболезнований и утешений.

- Когда узнал, страшно стало подохнуть на чужбине... Нашел людей, русских же, у которых в России дела. Уговорил послать. Не надеялся, что пройду. Мало кто проходил... Но вот, как видишь. В Сибирь поехал дочь искать, а сроки укоротились. Не до дела уже. Хочу последние дни провести с дочкой. А где? Вспомнил твоего отца. Вдруг, думаю, жив? Помог же нам однажды! Теперь вот ты... Можешь спрятать нас в лесу? Это не долго. Слово офицера. Дочь знает, что я оттуда, но не знает про болезнь, думает, простудился. - Помолчал. - Вот я, офицер бывший, дворянин, к тебе с просьбой обращаюсь, к мужику русскому, если ты еще русский... Дай мне умереть на воле. Отплатить тебе не смогу ничем, кроме хлопот лишних да риска...

Умел офицер говорить с мужиком. Растрогался Селиванов до нервности, даже сказать сразу ничего не смог, хотя непременно нужно было ответить. Но он лишь беспокойно заерзал на стуле, жесты непонятные руками изобразил, сам же преисполнился весь радостной готовностью услужить этому человеку, и даже думка не мелькнула более про то, что опасное это дело, если посмотреть по-всякому.

- Да чего ж... - обрел он, наконец, дар речи. - Тайга - это, так сказать, наше хозяйство! А чего помирать! Я вас в недельку на ноги поставлю! Корешок имею!

Больной грустно улыбнулся.

- На мою болезнь корешка природа не придумала, или люди еще не нашли... Так спрячешь?

- Понятное дело! Только как вы туда дойдете? Чтоб надежно, подальше нужно...

- Лошадь бы...

Селиванов с досады хлопнул себя по колену.

- Во дурак! Ну конечно! Будет лошадка и седельце...

- Ты уж извини, - перебил его офицер, - а две не сможешь достать?

- Да он же здоровый, бугай этот! На своих дойдет!

- Я о дочери...

Селиванов снова досадливо скривился и обозлился на себя за непонятливость.

- Понял. Две - это труднее... Но сделаем. А сможет она в седле-то?

- Не галопом же пойдем.

- И то верно, - согласился Селиванов и, наконец, позволил себе вопрос, что уже крутился на языке.

- А этот, длинный который, он кто будет, ежели не секрет, конечно?.. Я это к тому, чтобы, как его... ну... это...

Тот помрачнел заметно, кинув взгляд к выходу, ответ обдумывал, а может, надеялся, что Селиванов от вопроса откажется. Но Селиванов делал вид, будто не понимает замешательства и молчания, и дурачком, как это умел, смотрел на офицера.

- Он будет со мной, а потом ... уйдет. Если надумаешь выдать его, вспомни, что я тебе этого очень не советовал делать...

"Э... - соображал Селиванов. - Не просто тут понять, кто из них главнее! Ухо надо держать востро!"

- Тогда, значит, что. - Он поднялся, кинул ружье за плечи. - Пошел я на счет лошадок. Как договорюсь, так объявлюсь. А вы будьте готовы, значит. Думаю, завтра по утру двинемся...

И тут офицер закашлялся, да так, что Селиванов каким-то тайным чутьем, ранее не слыхав такого кашля, понял - взаправду перед ним конченый человек, не жилец. Тихо, вполоборота, вышел.

Людмила и Длинный сидели на верхней ступеньке крыльца. Оба встали, как только увидели Селиванова. Людмила тут же скользнула в дверь, а Длинный оказался напротив. И Селиванов вынужден был задрать голову, потому что понял - мимо пройти не удастся.

- Ну, до чего договорились? - спросил Длинный, не очень-то дружелюбно на него глядя.

- Что надо, то и сделаю! Извини, милок, время мало, а делу еще много...

С этими словами он хотел прошмыгнуть с крыльца, но цепко был схвачен за плечо.

- Смотри без шуток!

Язык затрепыхался во рту от желания сказать молодцу что-нибудь остренькое, но на то мозги и даны, чтоб язык обуздывать!

Изобразив на лице беспредельное послушание и бескорыстие, став еще ниже ростом и выставив напоказ всю щуплость и неказистость свою, Селиванов прохныкал:

- Да чего ж, не понимаю я, что к чему, что ли! Не сумлевайся, мил человек!

Это "не сумлевайся", которое он никогда не употреблял всерьез, подпустил с умыслом, зная силу холопских интонаций. Сильного и глупого ничем лучше не проймешь. Да не забыл, видно, Длинный его "шутку" в лесу, потому тряхнул за плечо и почти скинул Селиванова с крыльца, - лишь ног шустрость помогла не скопытиться на ступеньках. Неуверенный в том, что сможет сохранить на лице, что положено, Селиванов, не оборачиваясь, просеменил за дом и шмыгнул в калитку огорода. Пройдя достаточно, чтоб наверняка не быть увиденным, он обернулся и угрожающе пробормотал:

- Еще потолкуем, оглобля двуногая, пошуткуем еще...