Третья пуля

— Так и объявили? Убили его?

— Не знаю. Боже, ну и каша…

Прорваться вверх по Коммерс заняло какое-то время, поскольку город был обложен практически везде, за исключением площади Дили. Но наконец-то мы прибыли в «Адольфус». Швейцар, мрачный, как и все вокруг, помог мне пересадить Лона из такси в кресло. Я заметил, что он недавно плакал.

Плач стоял и внутри, где несколько пожилых леди из разряда цветастых добропорядочных южанок сидели в уголке лобби. Две из них заливались плачем, остальные же две подсобляли им белыми носовыми платками. Я услышал, как кто-то спросил, будет ли отменено сегодняшнее вечернее шоу в «Столетней комнате».

— Выпить бы, — сказал Лон.

— Отличная идея, — согласился я.

Мы проехали через лобби мимо главной лестницы и лифтов в тёмный «Мужской бар», на удивление многолюдный и тихий, в котором главенствовал огромный чёрно-белый телевизор над зеркалом в центре. Мы нашли столик, откуда телевизор был хорошо виден и приступили к техасскому идиотизму с бутылочным клубом.

— Дженкинс, — назвался я официальным именем для прикрытия, под которым я был зарегистрирован. — У меня тут бутылка бурбона «Джим Бим», так что принесите-ка мне стаканчик чистого и воды со льдом.

Лон припомнил собственное боевое имя и заявил о принадлежащей ему бутылке «Саузерн комфорта», затребовав себе такой же стаканчик чистого и льда.

— Принести обе бутылки, сэры? — спросил официант.

— Да, пожалуй, обе понадобятся, — ответил я.

На часах было тридцать девять минут второго. Именно в этот момент Уолтер Кронкейт[234] объявил, надев очки и проведя пальцем под носом, о смерти ДФК. Кто-то сказал было нечто умное, но его прервали в обычном техасском стиле: «Заткнись, Чарли Тейт, чёрт бы тебя взял, пока я сам тебя не заткнул!»

Уолтер Кронкейт в прямом эфире, выслушав сообщение в наушник, готов объявить о том что президент Кеннеди признан мёртвым

Мы просидели там до вечера в темноте и молчании, глядя на мелькавшие на экране картинки. Мы видели найденную винтовку Алека и три гильзы, слышали присягу Линдона Джонсона — всё без комментариев. Также вскоре появились новости о том, что в далласском районе Оук Клиф был застрелен полицейский, но никто кроме меня не знал, было ли это связано с гибелью президента. Алек жил в Оук Клиф, так что это должно быть был он, да и описание тоже подходило: молодой белый мужчина, ростом около пяти футов десяти дюймов, плотного телосложения, до тридцати лет. Тогда я подумал: чёрт, я же говорил ему не брать оружие, а ублюдок не послушался меня! Я понимал, что вообще не стоило ему доверять и дважды проклял себя за то, что выпустил столь опасного тупицу в мирно дремлющий мир. Позже я узнал, что он вернулся домой через весь город за револьвером, так что дисциплину он соблюдал — по крайней мере до того момента, как понял, что его предали. Я не мог просить у него большего.

По полицейскому я вознёс молитву. Звучит ханжески, нет? Но ханжество — мой неизбежный грех, сердце моей профессии, в конце концов: скромный выпускник Йеля, церковный прихожанин и папа по выходным и организатор убийств в рабочее время. Так что я быстро определился с терминами относительно произошедшего и успокоил себя тем, что я сделал всё возможное, чтобы этого не случилось. Тем не менее, оно всё же произошло — следствие несговорчивости Алека, достойного лишь сожаления. Невезение, но не трагедия. Все силовые операции, как нам в последовавшее десятилетие пришлось убедиться на собственной шкуре, включают риск побочных потерь. Полицейские же, как и президенты, принимают свои карьерные решения основываясь на анализе затрат и выгод и принимая риск, вот и выпал его номер. Таков жестокий путь реального мира, находящий оправдание смерти — если найти оправдания для смерти возможно в принципе. Так уж случается.

— Мне хватит, — внезапно сказал Лон.

— Ты в порядке? — спросил я.

— Бывало и лучше, — ответил он.

— Помни о долгосрочном прицеле.

— Легко сказать, но трудно сделать.

— Я тебя отвезу, — сказал я и встал было, но Лон заявил, что ему хватило и меня за сегодня и сам выкатился из бара. Я наблюдал, как он проехал через лобби к лифту, где другой постоялец как раз нажимал кнопку своего этажа. Бронзовые двери лифта закрылись за ним.

Меня же ждали бурбон и телевизор. Я смотрел, как взлетал Борт Номер Один[235] с новым президентом, телом старого президента и несчастной раздавленной розой, той женщиной, что два часа назад была центром гламурной вселенной.

В двадцать минут третьего случилось событие, обозначившее начало новой фазы, в которой я становился крайне уязвимым — вместе с агентством, на которое я работал (и которое я любил), чьей репутацией и возможным крахом я рисковал. Снова в Далласе.