«Третья сила»

— Если бы мы с вами попали в партизанский край к «батьке Минаю», то и мы, вероятно, повели себя не лучшим образом. Так что, увы!…

— На допросах энтээсовцы лгут, выкручиваются, валят вину друг на друга. Поремский предложил убрать Байдалакова и Околова, считая их политическими трупами, от которых идет только зловоние, отстранить таких активистов, как Заприев, Ольгский и Брунст и тем оздоровить ряды сотрудничающих с немцами «солидаристов». Чем ты можешь помочь?

Граков отпил пива, пожал плечами.

— Чем помочь? А вот: мне стало известно секретное решение совета использовать бригаду Каминского не в интересах Третьего рейха, а как источник добывания средств…

Майковский, выпив остатки пива, ударил кружкой об стол:

— Доложить об этом Эбелингу?

— Советую! — кивнул Граков. — Эбелинг, насколько я понимаю, хочет это дело закончить поскорее, и в свою пользу. Иначе ему грозит отставка! — попыхивая трубкой, Граков помолчал. — Для нас это тоже чревато…

— Мне категорически запрещено применять к ним, кроме перекрестных допросов, иные меры воздействия! — опьянев, взвизгнул Майковский. — И все арестованные об этом откуда-то знают. Наверное, им передали люди гауптштурмфюрера Вольфа! Он всецело на их стороне и хочет устранить Эбелинга! Ну! Что посоветуешь?

«Еще один крысак! Схватились крысаки! Сколько их?!» Граков невозмутимо курил трубку…

2

17 октября 1944 года в Берлине, как и всегда после бомбежки, было пасмурно. Город затянуло дымом и пылью, потом откуда-то наползли тучи и заморосил дождь. А налеты участились. Американские «летающие крепости» все чаще «утюжили» восточную часть города и беспрепятственно сбрасывали свой смертоносный груз, казалось, хотели превратить все в руины. Жители со страхом ждали развязки. Наплывавшие с востока свинцовые тучи напоминали о поражениях на русском фронте и неотвратимом возмездии…

Аркадий Петрович Столыпин нетерпеливо расхаживал в ожидании гостей по кабинету в бывшей квартире Байдалакова на Нюрнбергштрассе, 26 и уже в который раз обдумывал создавшееся положение: «Столько надежд возлагалось!… И вот… военный крах Германии… А теперь еще и аресты руководства исполбюро!… Ах, как Байдалаков ошибался! Давно следовало наладить связь с англичанами или американцами. Упрямый осел Гитлер уперся и не желает менять тактику и стратегию войны, не слушает советов генштаба и не желает отказаться от своей маниакальной идеи о высшей арийской расе и "юберменше", о неполноценности славян и особом предназначении немцев в этом мире! А с другой стороны, как Гитлеру отказаться от своей политики? Кто пойдет с ним на сепаратный мир? Да и немцы озверели и все еще смотрят на другие народы свысока. Аресты, расстрелы, газовые камеры, лагеря смерти… Остается повиноваться фюрерам, исполнять сверхволю Гитлера! Но Гиммлер, Шелленберг, Кальтенбруннер, Вольф, фон Тресков, Штрик-Штрикфельд понимают, что без помощи нас, русских, большевистскую систему им не уничтожить! В воздухе носится идея сепаратного мира без фюрера, Геббельса и борова Геринга…»

Настольные часы пробили десять. В передней прозвучал звонок. Аркадий Петрович услышал, как его секретарь Китайсков снял цепочку, отворил дверь и громко, чтобы он слышал, сказал:

— Здравствуйте, Александр Павлович, я вас приветствую, Федор Иванович, здравствуйте, Казанцев! Раздевайтесь, пожалуйста…

Услыхав голос Федора Ивановича Трухина, Столыпин поспешил в прихожую и, улыбаясь, протянул обе руки генералу:

— Рад вас видеть, очень рад! Милости просим! Проходите, господа! — обратился он к Александру Павловичу Гракову и Казанцеву. — Прошу вас, — он сделал широкий жест, — усаживайтесь поудобнее.

Заговорил Трухин: