Третья сила. Россия между нацизмом и коммунизмом

На тот случай, если связь будет прервана совсем, они получили инструкции, которые ни при каких обстоятельствах меняться не будут. Первая заповедь: врастать в русскую жизнь, будить национальное самосознание народа, готовить его к мысли о необходимости создания Третьей Силы, а для этого — искать и искать людей. Вторая — действовать по обстоятельствам.

Следующая партия получила возможность двинуться по тому же пути через неделю, за ней третья, четвертая и дальше.

Минувшая война в Европе, особенно в восточной ее части, отличалась большой сложностью происходивших в те годы процессов. Для Запада — Англии и Америки — было просто и ясно всё: они боролись против Германии, второй раз пытавшейся осуществить идею мирового господства. Что война велась против «фашистской Германии», играло роль второстепенную или не играло никакой. Этот момент, собственно, и не акцентировался — для тех, кто хоть в какой-то степени представлял себе, что такое коммунизм, было бы нелогичным рука об руку с красным фашизмом уничтожать коричневый, устранять одного претендента на мировой престол, чтобы освободить путь для другого. Впрочем, незнание коммунизма на Западе было столь полным и всесторонним, что его совсем искренне считали не только союзником в борьбе против Гитлера, но и желанным сотрудником в построении нового, как тогда говорили, светлого и вечного мира. Из-за всего этого мотив политический звучал очень неопределенно и вполне покрывался мотивом национальным.

Гораздо сложнее все это воспринималось в Европе, и тем сложнее, чем дальше на восток, чем ближе к цитадели коммунизма, к Советскому Союзу. Если в западной части континента считали, что в борьбе против Гитлера нужно идти на союз даже с коммунизмом, то на востоке и юго-востоке вопрос стоял во всей своей неумолимости — Гитлер или Сталин? Этот вопрос стоял не только перед государствами, не только перед народами в целом, но и перед каждым человеком в отдельности. Линия фронта поэтому проходила не по границам отдельных стран, а по сердцам и сознанию отдельных людей, по-разному отвечающих на пословицу о двух злах, из которых требуется выбрать меньшее.

Гитлер нес физическое уничтожение миллионам людей, главным образом по расовому признаку. Сталин нес такое же физическое уничтожение другим миллионам и по другим признакам.

Победа Гитлера означала для побежденных экономическую кабалу, национальное угнетение, террор и бесправие неизвестно на сколь долгие годы.

Победа Сталина значила, что коммунизм смрадной плесенью затянет весь континент, разложит основную ткань жизни и превратит всю Европу (и только ли Европу?) в одну сплошную гноящуюся язву. Коммунизация, то есть физическое уничтожение всего, что способно самостоятельно мыслить, превращение оставшейся, обезглавленной массы в пушечное мясо для штурма сохранившегося после войны капиталистического мира, одним словом — всё то, что происходит сейчас на юго-востоке Европы, маячило неизбежным концом этого пути. И если ставших на сторону Гитлера обвиняют сейчас в том, что они «действовали против интересов всей западной цивилизации», то этим обвинителям было бы очень трудно доказать, что ставшие на сторону Сталина боролись за сохранение и процветание западной христианской культуры. Так же точно нелегко было бы этим обвинителям убедить сейчас румын, венгров, болгар и других, что этот способ самоубийства, то есть выбор Сталина, имеет какие-нибудь преимущества перед первым и что выбирать в свое время нужно было непременно его.

Можно возразить, что всё это стало понятным и ясным уже после конца войны, после того, как неожиданно для Запада опустился «железный занавес». Но ведь неожиданностью было это только для Запада, еще и до сих пор не понявшего, что такое коммунизм в действительности. Можно допустить, с точки зрения обвинителей и судей, невероятное, а именно, что на востоке Европы это предвидели и раньше: коммунизм здесь наблюдали не из прекрасного демократического далека, а в непосредственной близости.

Итак, выбор был небольшим: Гитлер или Сталин. Третьего не было дано. Те, кто считал, что западные союзники не смогут или не захотят остановить стремление Сталина расширить «сферу своего влияния», оказались правы. И если тогда, в начале войны, с их стороны это было непростительно мрачным пессимизмом, то сейчас, после войны, им нельзя отказать в некоторой дальновидности. Кто же мог предвидеть такие подробности, что железный занавес упадет над Эльбой, а не над Рейном или не по Атлантическому побережью, и кто может дать гарантию, что этим еще не кончится?