Третья тропа

— Я снимал. И вас тогда я вывесил.

— А зачем на Совет пришел? Чтобы рассказать про это?

— Не только.

— Ну идем! — Клим пропустил его вперед и в коридоре перед дверью штабной комнаты посоветовал: — Будь откровенным.

Их ждали. Подполковник Клекотов указал на свободный стул.

— Мы тебя не вызывали. Вероятно, у тебя у самого есть просьбы к Совету?

— Да. — Богдан помолчал, а заговорив, удивился, что очень легко, как о ком-то постороннем, высказал страшную для себя просьбу: — Отошлите меня в город, а в суд сообщите, что отсрочка не помогла. Я должен отсидеть свои три года.

Было слышно, как зашелестел листок бумаги, которую Клекотов взял со стола.

— Мы уже читали, — пояснил он. — Читаю для тебя. Это рапорт твоего командира отделения Сергея Лагутина. «Прошу никакие заявления Богдана Залавского не рассматривать до моего выздоровления. Потому, во-первых, что он обращается в Большой Совет, минуя командиров отделения и взвода. И, во-вторых, потому, что сначала нам надо с ним вдвоем определить виновность каждого, а уж потом, если будет нужно, выходить на Большой Совет».

— Просьба командира отделения законная, — сказал капитан Дробовой. — Но у меня несколько вопросов к новому члену Совета. От кого Сергей Лагутин узнал, что Залавский решил прийти сюда?

— От меня, конечно! — ответила Катя.

— А вы от кого?

— От Наты. Она и.

Катя вовремя остановилась. Она вовсе не собиралась расписывать здесь, как полчаса назад прибежала к ней заплаканная Ната и со слезами умоляла ее сделать что-нибудь для Богдана, придумать такое, чтобы его не стали слушать на Большом Совете.

— Она и рассказала все, — после паузы закончила Катя. — Богдан из-за какой-то карточки с ней поссорился.

О карточке никто еще из членов Совета не знал, и комиссар Клим не хотел показывать мальчишкам снимок, оскорбительный для Кати. Но ей самой не терпелось увидеть, что же это за фотография, из-за которой возникло столько волнений.

— Пусть он покажет! — потребовала она.

— Карточки у меня, — сказал Клим, — но я бы не хотел…

— Он же меня снял, а я ничего не боюсь! — Катя решительно протянула руку. — Покажите!

Клим дал ей одну фотографию, а другую положил на стол перед подполковником Клекотовым.

— Глупая же у меня подружка! — засмеялась Катя, рассматривая снимок. — Ничего особенного! Да еще и враки сплошные! — Она повернула карточку, показала ее всем, потом поднесла к самому носу Богдана. — Не целовались мы! Когда надо будет — поцелую его хоть десять раз, а ты снимай себе на здоровье! Меня это не трогает!.. И товарищ капитан правильно тут сказал: просьба командира отделения законная. Пусть сначала сами разберутся!..

Большой Совет принял это предложение.

Накануне

На следующий день во всех взводах шла обычная лагерная жизнь. С утра надрывали голос командиры, выгоняя мальчишек на зарядку. Отмахав для вида руками, сонно потопав на месте ногами и кое-как умывшись, они уже без окриков и понукания построились, чтобы идти на завтрак. Отсутствием аппетита не страдал никто. Взводные колонны дружно одна за другой при-маршировали к столовой. А через час совсем по-другому, будто это были не те же самые, а чужие мальчишки, брели они на штабную поляну для поездки в колхоз. По-прежнему от команды на построение до погрузки в машины прошло двадцать с лишним минут.

Не обрадовало ребят и сообщение о том, что это их последняя поездка на земляничную плантацию. «Не земляника-так капуста, не капуста — так морковь. Какая разница!» — думали мальчишки, и у них заранее ломило спину.

Богдан в тот день чувствовал себя так, точно впервые встал с постели после долгой изнурительной болезни. Даже продумать заново то, что произошло вчера, не хватало сил. Было какое-то ощущение облегченности, словно сняли с плеч тяжелый мешок, который вымотал его настолько, что, и освободившись от этого груза, он все еще никак не мог прийти в себя. В столовой он не поднимал головы, чтобы не встретиться взглядом с Натой, хотя ему было приятно от мысли, что она где-то здесь, рядом. И о Кате он думал с благодарностью и удивлением. А когда в голове возникало имя Лагутина, Богдан забывал донести ложку до рта. Рапорт Сергея в Большой Совет был неразрешимой загадкой.

Фимка с Димкой тоже были поглощены своими мыслями. У них началась настоящая «минная лихорадка». И в столовой, и в колхозе, даже в машине они что-то чертили на клочках бумаги, спорили и несколько раз спрашивали у Славки Мощагина, когда будут следующие занятия по саперному делу.

А Гришка Распутя, наоборот, начал выходить из привычного состояния рассеянной задумчивости. Он меньше лежал у муравейника, реже заваливался на койку и ходил попрямей чем обычно, точно звездочка на рукаве подтягивала его кверху. К мальчишкам он относился по-прежнему, но основные обязанности помощника командира отделения выполнял честно, хотя и неумело. Вместо команды «Подъем!» утром сипло рыкнул:

— Вылазьте! Вылазьте! — и постучал палкой по брезенту обеих палаток.