Третья Твердь

Он сам преодолеет страх

И сам найдет беду.

Не надо нам за ним следить —

Он сам себе пастух.

Он долго будет водку пить —

Ослеп, оглох, опух.

Он долго будет просыхать

И приходить к себе.

Ну а стихи… Стихи писать

Он станет в октябре.

И может быть багряный лист,

Планируя в тиши,

Изменит обветшалый стиль

Его больной души.

Задуматься поэту не дадут,

Задуматься поэту не дадут,

Хотя дадут ему опохмелиться

Любимые, излюбленные лица —

Портвейн и пиво вовремя найдут.

А он уже льет водку мимо нас —

Эй, кто там рядом, отыми бутылку!

Поскольку водка долбит по затылку,

Постольку мы торжественно и пылко

Венгерского потребуем сейчас!

Потребуйте. Поэту наплевать

На шум волны. На радость и на горе.

Он с дьяволом и даже с Богом в ссоре,

Но и они простят его опять.

И лишь любовь его погубит вскоре.

За то, что в Бога я не верю,

За то, что в Бога я не верю,

Но брежу с именем его

Не отопрет мне Петр двери

И не простит мне ничего.

Он ключ в хламиду глубже спрячет,

Покажет спину и, – Долой!

Туда, где ждет котел горячий

В пещере жуткой. Нежилой.

Но и сюда меня не пустят.

– Досадно! – гаркнет сатана.

Душа, ты видишь, эта пустошь

Лишь тишью до краев полна.

Лишь вереск тут растет печальный.

Пологий, длинный, скучный дол…

Душа, ты видишь, нас встречают,

Сажают за дощатый стол.

Прольется разговор неспешный —

Как там поэзия, страна?

А я, и после смерти – грешный,

Налью себе стакан вина.

Пойму всю правоту природы.

Пойму за что нас всех сюда.

Сырые, серые погоды.

И холода. И холода.

Вот нежаркое солнце нагрело песок,

Вот нежаркое солнце нагрело песок,

И нога утопает в сыпучем тепле.

Город лето отпел, и легли на восток

Темно-синие тени его тополей.

А на ужин – жаркое, и кофе с утра,

Правда, с платой за преданность трудно теперь.

Как щенки, возле дома резвятся ветра,

Удивленными мордами тычутся в дверь.

Выбираю тебя. Выбираю одну…

О, соблазн – прошагать вдоль прозрачной реки

И следить как идут, будто камни ко дну

То осколки любви, то остатки тоски!

Но на долю детей не осталось воды,

Отфильтрованной честно травой и песком.

Приготовьте огонь – далеко ль до беды? —

Тополиные тени легли на восток.

Ночь близка, ночь придет, и холодный закат

Бросит отблеск прощальный на чье-то окно…

Я во многом на этой земле виноват,

Но немногим прощенье ее суждено.

ЖАННА триптих

I

Рождаются мальчики – будет война.

С похмелья, с плеча боевым арбалетом

В крестьянские двери зимою и летом

Стучаться и требовать баб и вина —

Три четверти века жиреет она.

А силы уходят, как дети из жизни,

Собаки дичают в сожженных полях,

Мужчины присягу дают второпях.

Плохая примета в любимой Отчизне:

Идешь по дороге – навстречу монах.

Рождается девочка – маленький крик,

Большая забота, живое созданье.

Все небо в приданое крохотной Жанне,

Дубрава, дорога и чистый родник.

Солдат на колени упал и приник.

В преданиях детства высокие травы,

Горячие сосны и лакомый мед.

От родины всякий на бедность берет,

И Франции нужен не подвиг кровавый —

Любовь этой девочки – брови вразлет.

Семнадцать исполнится – замуж пора.

Отряды наемников грабят деревни,

Висят женихи на столбах и деревьях.

Сегодня невеста, но завтра – сестра.

"Мужайся", – и замертво пали ветра.

II

Шелковое знамя, новенькие латы,

Впереди – победы, за спиной – войска.

На полях сражений – мертвые солдаты,

Смелая улыбка: старая тоска.

И поныне длится бой под Орлеаном,

Стискивают пальцы рукоять меча.

С каждым новобранцем умирает Жанна,

С каждой новобрачной плачет по ночам.

Топает пехота копьями наружу,

Жмурится, потеет, кашляет, сопит.

Топает пехота в летний зной и стужу.

Намокает – сохнет, устает – не спит.

Но держать умеют головы герои,

На привалах уток убивают влет…

Из десятка юных после драки – трое,

Из десятка старых – трех недостает.

Кто-то за деревню, кто-то за свободу —

Всех благословила девичья рука.

Что там косолапый парень из народа, —

Сам Господь сражался во главе полка!

Тянется дорога, словно след кровавый,

На закате солнце, на исходе май.

Слева англичане и бургундцы справа,

Позади свобода, впереди дубрава…

Связанные руки. Разоренный край.

III

Жанна д'Арк, выходить! – Эхо каркнуло вдоль коридора

И свалилось в углу на охапку гнилого тряпья.

Если дева Мария с Христом о спасении спорят,

Где Ла Гиру* найти пару сотен опасных ребят?

Ах, какая весна! Под Руаном сады в нетерпенье,

В подземельях тюрьмы умирают больные враги…

Ангел долго летел, кружил между светом и тенью,

Тяжело отдыхал, пил взахлеб из холодной реки.

И в толпе городской, пряча крылья под грязной рубахой,

Все играл горбуна, все смеялся похабным словам.

Оловянное небо вознесения ждало со страхом,

И бродяга-монах помолился с грехом пополам.

Все готово для казни. Трубач задержался на вдохе,

И наемный палач торопливо поджег тишину…

Здравствуй, Жанна. Живые погибнут, скончаются, сдохнут,

И упрямые души искупят чужую вину.

Здравствуй, Жанна. Не смог. Пять веков пролегло между нами.

Потерпи пять минут – горожанам неловко смотреть.

Кто-то смелый в толпе попрощался одними губами;

Как сестра перед сном, подошла и утешила Смерть.

Ночью пьяный патруль, выбирая потверже дорогу,

Помянул богоматерь и нечистого крепким словцом, —