Третья женщина

Номер и название дома волновали не меньше, чем знаменитый адрес Шерлока Холмса: «221Б, Бейкер-стрит». Мысль о предстоящей встрече приводила в трепет. Работать с известным ученым, бывшим советником Британского исторического общества, — подумать только! В размышлениях блекли и отступали далеко в прошлое провал «Последней дуэли любви», расставание с «Геннези’с Опера» и Корнелией Рейган. Отвернувшись от проносящихся за окном улиц — со времен великого сыщика здесь многое изменилось! — Джудит попыталась расслабиться на мягких подушках. Сумерки не позволяли любоваться пейзажем. Она нервно потерла руки, одетые в тонкие перчатки. Туман стелился по земле, скрадывая силуэты зданий: лишь тлеющий всплеск случайного фонаря указывал, что мир за окном обитаем. Каменное эхо вторило звонким ударам копыт гнедой, тащившей повозку; успокаивающе потряхивало сиденье на неровностях мостовой.

Удобно откинувшись, она постаралась не отвлекаться чересчур радужными мыслями.

Взгляд постороннего наблюдателя, внимательный или нет, непременно отметил бы красоту Джудит Рейли. Даже здесь, среди многоликого смешения наций, населявших империю, столицей которой был Лондон, лицо Джудит приковывало внимание удивительным сходством с образом, который грифель мистера Гибсона[6] сделал всемирным символом красоты. Типичная молодая американка со страниц десятицентового еженедельника «Лайф». О такой внешности мечтали многие женщины, но лишь единицы обладали ею. Джудит Рейли была именно таким «идеальным» исключением.

Свежие блики играли в волнистой россыпи пышных волос; золотистые пряди выбивались из-под полей мягкой фетровой шляпки. Тонкое лицо поражало глубиной и бледностью; легко приподнятые крылья носа, полные, словно рубины губы и прямой росчерк бровей воскрешали в памяти строки, навеянные бессмертным гением Китса: «Среди красот Вселенной — блеск радостей земных». Гладкую поверхность кожи можно было сравнивать с алебастром, но больше изумляли глаза: их призрачная смена янтарного и зеленого тонов придавала загадочность взору. Выражение лица предполагало высокий рост, хотя Джудит нельзя было назвать высокой. Узкую талию стягивал кожаный пояс, терявшийся в голубых складках тонкой шерстяной накидки, соблазнительно приподнятой на груди. Длинная, ниже колен, юбка с оборками, оставшимися в виде уступки уходящей чопорности викторианской эпохи, довершала костюм, облекая материей стройные ноги. Стоило Джудит заговорить, загорались ее глаза, лицо оживало, напоминая о многочисленных рисунках мистера Гибсона. В минуты отдыха ее красоту можно было сравнить с красотой Мадонны; чарующие черты нарушало только волнение, придававшее облику колдовскую прелесть женщины-вамп. Когда ей говорили об этом, Джудит смеялась: «Все не перестают восхищаться красотой, которой я не замечаю. Хотя должна признать, мне нравятся мои волосы».

Тем не менее собственная привлекательность не была для нее секретом, хотя это знание и не подкрепляли победы над мужскими сердцами или романтические отношения. Вид сильных, самоуверенных мужчин, теряющихся и бормочущих нечто невразумительное перед ее захватывающей дыхание красотой, убедил Джудит, что большая часть представителей противоположного пола неисправимые зануды с безнадежно испорченными манерами. Придя к такому выводу, она не стремилась к близким знакомствам. Годы, проведенные в детском приюте, и ослепительный Мир сцены тем более не располагали к мимолетным увлечениям.

От белых лайковых перчаток до высоких кожаных туфель и непринужденности, которую можно заметить у пожилых актрис, Джудит Рейли представляла тип женщины, редкий для своего времени. Не придавая излишнего значения общепринятым правилам тона, она была независима и не чувствовала себя обязанной подчиняться старинному правилу, по которому девушка, повзрослев, без промедления отыскивает себе жениха, спешит обзавестись детьми и осесть в тесноте кухонных стен с тем, чтобы исполнить свое жизненное предназначение.

Джудит предпочитала следовать другим правилам. Даже нынешняя поездка в Челси больше, чем материальной необходимостью, диктовалась ее собственным выбором. Однако едва ли можно было сказать, что к этому ее побуждал набор каких-то готовых принципов: все ее существо восставало против ограничений. Джудит Рейли была рождена со свободной душой. И красотой, о которой не желала догадываться. Ибо для этого еще не пришло время.

То, что она решила остаться в Лондоне, еще ничего не доказывало. На первый взгляд это могло показаться обычным женским капризом. Но нет. И помимо фамильной гордости какое-то неведомое и могучее чувство продолжало удерживать ее на земле предков. Быть может, сильная рука Александра Рейли направляла ее из могилы. Столь не похоже на мягкие прикосновения матери…