«Третьяковка» и другие московские повести

Теперь придется рассказать о том,
Во что никто, или почти никто, не верит.
Любовь двоих…

Мы все Мессию ждем

И ждем, что у него
На всех любви достанет.
И мы его до слез любить готовы
Не ради хлеба вдоволь и задаром,
А потому, что он бескрылых нас
Крылами необъятными подхватит
И победит земное притяженье,
Которое враждует с нами вечно
И жаждет поглотить
И утвердить над нами
Могильным камнем торжество свое.

О как сладка твоя любовь, Мессия!

Ты так немного требуешь взамен —
От каждого по огоньку – и в пламя
Они сольются общее,
И станет
Оно ответом на твою любовь.

Любовь двоих – совсем другое дело.

Она трудна, она страшна:
Их двое —
И целый мир воюет против них.

Как изворотлива земная тяга!

Обличий принимает миллионы.
Мильонами имен прозваться может,
Но всем другим предпочитает имя
Негромкое, но гордое – реальность.
Реальность противостоит тому,
О чем душа с младенчества мечтает:
Любви навеки,
Дружбе бескорыстной,
Свободному полету
И бессмертью.
Но главный враг ее —
Любовь.
Их – двое.
И сделать с ними ничего нельзя.
Реальность побеждая каждый миг,
Любовь двоих могучие крыла
Растит,
Подобные крылам Мессии.
И сделать с нею ничего нельзя.
Однажды
Любовь двоих Вселенную заполнит.
Любовь двоих Вселенную спасет.

До той поры удел наш будет смерть,

Разлука вечная, страшнее смерти,
И горькое неверие в любовь,
Дарующую крылья и бессмертье.
. . . . . . . . . . .

…Она была такой же старой девой,

Как тысячи и тысячи других,
Войною заживо и прочно погребенных.
Признаюсь, что вдова и сирота
Не так мне больно сердце ранят,
Как эти женщины, лишенные судьбы.

Любить умершего никто не запретит.

Его чем больше любишь, тем он ближе.
Умерший не изменит, не предаст.

Но у вдовы Подольского курсанта

Такого права нет.
В межзвездный мрак
Ее душа сигналы посылает.
И никакой надежды на ответ.

Итак, она была одной из них.

С конца войны минуло десять лет.
Ей было тридцать.
Все ее подруги
Уже привыкли к участи своей.
Они пытались с жизнью примириться,
Любовников каких-то заводили.
Но это ничего не изменяло.
Любовник заменить любви не может.
Любовник – это суррогат любви.

Она решила умереть, не сдавшись.

Она мечтала в детстве стать актрисой.

Но это не было желанье славы,
Подделанное под любовь к искусству.
А как иначе сделаться Джульеттой
И умереть, чтобы любовь восславить?
Воскреснуть – и опять Джульеттой стать!
Ты видишь, Время,
Кому-то удалось тебя схватить
И заключить в душе —
И пусть в локальной битве,
Но вышел победителем Шекспир!

Актера ремесло – преображенье

Души, подвластной телу,
В душу без оков.
О счастье дивное – повиноваться
Тому, кто сотворил твою судьбу
И высший смысл вложил в поступок каждый!

О если бы и в жизни было так!

О кто бы нашу горестную жизнь
Нам рассказал, за нас ее осмыслив!
Тогда не страшно жить,
Не страшно умирать,
И только вечно длится воскресенье.
. . . . . . . . . . .

Она сумела вовремя понять,

Что ей талант актерский не достался.
Верна своей любви, она пошла в театр
Джульеттам-Розалиндам шить наряды.
И там, где золушкой она служила,
Она однажды стала королевой.
. . . . . . . . . . .

Он полюбил ее еще до встречи.

Не первой юности актер провинциальный,

Со скрипом принятый на третьи роли,
Бездомный, ночевавший где попало,
Он задремал в гримерке
И во сне
Услышал, как позвали:
– Суламифь!

Он так был изумлен, что просыпаться

Не захотел.
Но снова прозвучало:
– Да где ты, Суламифь?
И между сном и явью
Граница стерлась —
Вздумалось когда-то
Ее назвать родителям-евреям
Тем именем таинственным,
Тем словом,
Которое Всевышний Бог избрал
Любви-Мессии позывными.

И он их принял и решил:

Она
Его полюбит.
И тогда свершится
Все, для чего он шел сюда годами
Через огромную, как мир, страну.