Третий бастион

Я был совсем не против пожить где-нибудь в другом месте. Тишина в общаге меня достала. Вдобавок на моём этаже с одного конца коридора начали травить тараканов, а с другого принялись ремонтировать с раннего утра до полуночи. Заляпанные краской толстые тётки неистово размахивали малярными кистями, и таджики с грохотом ломали пол. От такого шума мои письма застопорились.

Мы приехали на проспект, где высились новые дома – стройные гиганты. Мы поднялись на сверкающем лифте на двадцатый этаж и нашли нужную квартиру.

Арсений позвонил и прислушался. Никто не открыл. Тогда он толкнул дверь, и мы оказались в прихожей. Здесь висела бархатная занавесь, неведомо что скрывающая. До самого потолка подымалось раритетное зеркало в тяжёлой оправе, такое необъятное, словно в него по утрам смотрелся циклоп. Тут же на полу валялись в беспорядке кроссовки, кеды, ботинки и туфли. Напротив двери криво висела картина: тореадор уклонялся от чёрного как смоль быка. Работу художник выполнил широкими размашистыми мазками, и картина мне сразу понравилась. Стройный и тонконогий смельчак в шляпе вращался, словно золотой смерч, и чёрный бык, пригнувший голову к земле, резко выделялся на белом песке арены.

Издалека доносилась гитара. Играющий часто сбивался и начинал сначала.

– Паганини лабает, – шепнул Арсений с усмешкой и выкрикнул: – Диман! Это мы!

Хлопнула дверь. Музыка то приближалась, то отдалялась, будто невидимый музыкант пританцовывал и делал то несколько шагов назад, то вперёд.

Мелодия оборвалась, и к нам вышел парень с гитарой в руках. На его затылке сидела мексиканская шляпа. Он был босой, в рваных джинсах и футболке с Майклом Джексоном. У него были сонные надменные глаза, горбатый нос и небритые щеки.

– А, это ты, старый пёс! – произнёс парень, здороваясь с Арсением.

Он тут же повернул обратно и ушёл по коридору, наигрывая на гитаре.

Напоследок он крикнул нам:

– Устраивайтесь, демоны!

Думаю, огромная Димина квартира занимала пару этажей. Клянусь, пару раз я даже заблудился в этом лабиринте. Шёл по коридору, и тот всё время поворачивал и закручивался. Открыв очередную дверь, я очутился в саду и запутался в зарослях из пальм и рододендронов – оказалось, я забрёл в ванную величиной со спортзал. Там сверкали начищенные краны, играл солнечный свет на благородном эфиопском мраморе и колонны с египетскими капителями упирались в высокий потолок. А в другой раз я бродил по квартире, разыскивая нашу комнату, и всё время попадал в бесчисленные спальни, где громоздились кровати королевских размеров и висели на стенах абстрактные картины.

С раннего утра мы уезжали на трамвае в город, чтоб обустраивать наше предприятие. Между двух улиц, на одной из которых выстроились ювелирные магазины, рестораны и стеклянные витрины с манекенами, а на другой расположились дорогие офисы с блестящими дорогими машинами вдоль тротуара, – между этими улицами, в узком переулке, мы арендовали комнату в полуподвале двухэтажной развалюхи. Вокруг этого дома в изобилии росли лопухи, а сам он был наполовину кирпичный, наполовину деревянный.

Пока мы ремонтировали полуподвал, мы часто спорили о том, как назвать наш магазин.

Сеня говорил:

– «Золотой дублон»!

– Плохо – как будто казино открываем, – ответил я. – Давай лучше «Два ассария».

– Могут не так понять. Подумают ещё – сектанты, – сказал Сеня и предложил: – «Червонец».

– Как будто магазин уценённых товаров, – сказал я и выдал свой вариант: – «Золотой червонец».

– Уже есть такой, – с завистью произнёс Сеня.

Действительно, магазин с таким названием давно открылся в городе. Более того, он существовал недалеко от нас. Невероятным образом он выжил в серой громаде, где во множестве гнездились суетливые офисы. Чтоб найти этот магазинчик, приходилось идти по длинным коридорам, подниматься и спускаться по лестницам, открывать бесчисленные двери. Тут и там сновали раскрашенные девицы с бумагами в руках, на каблуках и в узких юбках, трезвонили телефоны, жужжали принтеры.

Магазином управлял тихий маленький человек по имени Андрей. У него была большая круглая голова, пепельные волосы и такие влажные задумчивые глаза, будто он только что посмотрел глупое грустное кино и фильм его задел, и теперь Андрею неловко за свалившуюся на него печаль.