Третий дубль (из сборника "Белая дурь")

Утром Панина разбудил бодрый хриплый голос будильника. Ленясь протянуть руку и нажать кнопку, Александр сердито подумал о том, что Никонов дома будильника вообще не держит. А телефон включает только после десяти. И Ватагин небось спит сейчас без задних ног. И нализавшийся Севрюк отсыпается. И только он, капитан Панин, должен вставать и топать к себе на Литейный. Да еще разбираться во всем, что наплели эти люди вчера вечером про Леонида Орешникова.

«Чушь какая-то,— сердился Панин.— И рэкетиров даже вспомнили!»

Будильник, утратив первоначальную бодрость, похрипел еще несколько секунд и заглох. Александр с удовольствием потянулся, ощутив, как уютна и тепла постель. «Еще пять минут… От силы десять,— решил он.— И я встану бодрым и добрым». Он уже ни на кого не злился.

Проснулся Панин ровно в девять.

«В конце концов не смертельно! — успокаивал он себя, торопливо намыливая лицо перед зеркалом в ванной.— Я ведь по делам службы в этой артистической компашке до трех ночи проторчал! А выпил-то всего два бокала шампанского да пару коктейлей. А мог бы…» Тут ему в голову пришла спасительная идея. С помазком в руке он кинулся к телефону, торопливо набрал номер своего коллеги Зубцова, с которым занимал один кабинет.

— Миша, это я. Начальство будет спрашивать — я в библиотеке.

— В библиотеке? — удивился майор.

— Угу. А потом в театре. Шеф вчера назвал меня интеллектуалом и меломаном. Надо оправдывать доверие.

— У нас в отделе был один меломан…— начал Зубцов, но Панин перебил его:

— Знаю, знаю. Он плохо кончил. Привет, Миша!

— А ты в какой библиотеке? — спросил майор, но этого Панин еще и сам не знал, а потому повесил трубку.

В десять он уже сидел в пустом читальном зале детской библиотеки — ближайшей от его дома — и листал подшивку «Смены». Библиотекарша посадила Панина за стол прямо перед собой и все время с подозрением взглядывала на него. Читальный зал открывался только в одиннадцать, и капитан с трудом уговорил библиотекаршу впустить его в помещение. Даже милицейское удостоверение не произвело на девушку никакого впечатления.

— Что у вас, в милиции, своей библиотеки нет? — сопротивлялась она, никак не реагируя на улыбки капитана. На ее лице словно навеки застыла легкая гримаска брезгливости. Панин почему-то вспомнил бабушку, как она журила за то, что он гримасничал перед зеркалом: «Вот сведет тебе лицо судорогой, и будешь всю жизнь кривой ходить».

«А у тебя, милая, наверное, бабушки не было,— пожалел капитан девушку.— Ты так и проживешь всю жизнь, скривив свои губки».