Третий эшелон

— Вишь, мы с женой на курорт собирались после войны, — объяснил Краснов и прислушался: — Это у тебя в животе урчит?

Где-то грохнул первый взрыв.

— Вот они! — сказал Листравой, бессознательно понизив голос и не называя фашистов. — Прилетели!

Грохот повторился. Взрывы сыпались один за другим.

— Это за вокзалом… А это за стрелками… — по звукам определял Пацко, успевший узнать расположение станции. И ему верили, хотя сам он смутно понимал, что к чему, говорил так, для своего успокоения.

— Да они пьяные! — снова раздался его голос. — Вое мимо, олухи. Все мимо нас…

Вдруг бомба разорвалась рядом с убежищем, посыпались комья, пол закачался.

— Держись, начинается! — шутливо пробасил Листравой и встал, но ударился головой. Потолок не дал ему распрямиться. Листравой сел, задумался. Оставаться здесь не хотелось. Что же делать? Чувство страха почти улеглось, только немного сосало под ложечкой и хотелось скорее на свет, на воздух, своими глазами видеть все, что происходит там. Он громко позвал:

— Кто со мною? Пошли.

Расслышать друг друга было почти невозможно: кругом грохотало, дрожала земля, сыпались комья. Потолок грозил обвалиться.

Листравой потянул за рукав Краснова:

— Пошли, Демьян. Прихлопнет, как кутят.

Краснов, представивший себе, что делается наверху, застыл от ужаса. Но перед Листравым страха показывать не хотел.

— Да! Наверх!

— Коту делать нечего, так он зад лижет, — хрипло проговорил Пацко, дергая Краснова за ногу. — Ложись! Тут скорее дождешься своего курорта.

Демьян Митрофанович упал, затих, прислушался к своему сердцу. А в мыслях: «Только бы мимо!»

Листравой пошел, на время загородив слабый свет входа. За ним увязался Хохлов.

Наверху они укрылись в неглубоком рве. Стреляли зенитки и пулеметы, но самолеты снова и снова шли к станции, вырисовываясь в небе хищными птицами.

— Думаешь, по нашим вагонам попало? — ерзая на глинистой земле, спросил Хохлов.

— Нам от того не легче. — Листравой увидел неподалеку солдата. Тому оторвало левую ступню, он выл от боли, словно в припадке сумасшествия. У Листравого и без того были напряжены нервы, и он грубо крикнул:

— Замолчи, солдат! Чего орешь? Не голову же оторвало.

Солдат скорчился, лицо перекосило болью.

Краснов загорелся отвагой: нельзя лежать, когда Листравой где-то там, потом станет рассказывать…

Он выскочил на свет в тот момент, когда раненый особенно пронзительно взвыл, схватившись за ногу. Бледное молодое лицо солдата выражало ужас.

— Ох! Несите меня!

И.Краснов возбужденно сказал Листравому:

— Понесли, Саша!

Но нести было не на чем, и Краснов принялся налаживать носилки из обломков вагонных досок. Листравой тем временем перетягивал ремнем раненную ногу солдата.

Краснов видел людей, тушащих пожары, расцепляющих вагоны. Матросы на бронепоезде вели стрельбу. И опять ему стало непонятно: почему люди не бегут в поле, подальше от этого разрушительного урагана, от этих взрывов? Что их удерживает? Он косился на Листравого, но тот молча делал свое дело, только подрагивали спутанные усы.

— Пошли! — крикнул машинист.

Длинные ноги не слушались Краснова, он обливался холодным потом, Испытывал мучительную тошноту, потребность бежать со всех ног от этого дымного кошмара.

Он, нервно икая, засмеялся. Листравой увидел в его помутившихся глазах приступ малодушия.

— Сволочь ты последняя! Вот как дам тебе по морде! Веди себя прилично.

Эти грубые окрики подействовали на Краснова отрезвляюще. Он даже рассердился: и тут, мол, хочет унизить. В нем росла обида на старого машиниста. Теперь, когда страх немного улегся, ему захотелось избавиться от Листравого, видевшего, как он струсил.

Доставив на перевязочный пункт раненого, они разошлись: Листравой — к путейцам на земляные работы, а Краснов — на маневровый паровоз, растаскивать разбитые вагоны.

Рано утром пришло то «особое распоряжение», которое все давно ждали. Фролов вызвал командиров, дал указание свертывать работы, готовиться в путь.

А через два часа поступил категорический приказ: «Отправляться, не медля ни минуты».

Вскоре потрепанный эшелон уходил со станции.

Начальник политотдела, утомленный бесконечными хлопотами, сидел у себя в вагоне и дремал. Вспомнив, что собирался написать письмо, решительно достал из чемодана бумагу — когда еще будет свободная минута!

«Дорогой друг Толька! — начал он. — Пишу тебе все еще с дороги: едем очень медленно, как видишь. На одной из станций под Тулой уже работали. Недавно попали под бомбежку. Наши люди вели себя, как настоящие солдаты. Не удивляйся. Фронт не только первый эшелон, как называют передний край. Я считаю, что мы, железнодорожники, даже не во втором эшелоне, а в третьем. И мы сражаемся. Наши связисты, например, ввязались в настоящий бой, даже пленного взяли: летчика с подбитого самолета; храбро вел себя Листравой. Он не лез под бомбы, но толково помогал путейцам на земляных работах.