Хронология такова: лишь 12 марта Советский Союз был проинформирован (раздельно с американской и английской стороны) о том, что в Берн (!) прибыл германский генерал Вольф «для обсуждения с представителями Соединенных Штатов и Великобритании вопроса о капитуляции немецких вооруженных сил в Северной Италии». Посол США в Москве А. Гарриман сообщил также, что фельдмаршал Александер направит своих офицеров в Берн. В тот же день В.М. Молотов ответил от имени Советского правительства, что оно не возражает против переговоров, если в них примут участие и советские офицеры. 16 марта правительство США заявило, что отказывает советским представителям в этом праве, что, разумеется, вызвало резкую реакцию правительства СССР. Оно заявило, что не может дать согласия на переговоры, ибо считает необходимым «исключить возможность ведения сепаратных переговоров одной или двух союзных держав с германскими представителями без участия третьей державы». По этому вопросу завязалась острая переписка в рамках «Большой тройки», которая продолжалась до 12 апреля.
Таковы хронологические рамки дипломатического конфликта. Но у него была и определенная предыстория, которая иллюстрирует нечистую игру США и Англии.
…Уже 10 марта в Лондоне задумались над тем, что без информации советского союзника обойтись невозможно. Там дали Александеру указание не посылать своих эмиссаров до решения вопроса об информации Советского Союза. Американский генштаб был такого же мнения, считая, что необходимо «избежать позднейшей критики» (как в воду смотрели!). Однако военный министр Стимсон предпочел скрыть от Рузвельта, что вопрос уже поднят с английской стороны, и изобразил все в виде собственной инициативы. 11 марта государственный департамент и Форин офис приступили к формулированию ноты, причем «конкуренты» толком не договорились между собой, и Черчилль без консультаций с США выдвинул идею, что в ноте надо запросить мнение Советского Союза. Поэтому Александер получил указание, что Лемнитцер и Эйри могут ехать в Берн, но должны ждать дополнительных распоряжений.
Нота была составлена и направлена, причем с заведомой неточностью. Переговоры велись не в Берне, а в Цюрихе, Вольф был не обычным генералом, а генералом СС, и, что самое главное, переговоры начались не 12 марта, а еще в феврале. Но советская сторона не стала вдаваться в подробности. СССР дал принципиальную оценку, справедливо поставив весь вопрос в зависимость от участия советских представителей. Когда пришел ответ В.М. Молотова, британская военная миссия в Москве сочла его вполне разумным и попросила Александера принять меры для реализации советского предложения. Сделать это было действительно непросто, поскольку СССР тогда не имел дипломатических отношений с Швейцарией. В свою очередь, Лемнитцер радировал из Берна, что по техническим причинам желательно прибытие одного, а не нескольких советских офицеров…
Тут-то и «взорвалась бомба» — не советская, а американская! В Вашингтоне были вне себя от идеи прибытия советских представителей. Стимсон писал в дневнике, что «Черчилль суется не в свои дела», Посол Гарриман и глава военной миссии США в СССР Дин телеграфировали из Москвы, требуя немедленно отказаться от советского предложения, — для этого, мол, нет «оправдания», и вообще оно ставит «общие вопросы наших политических отношений» (Дин даже употреблял термин «советское требование», хотя западные державы сами просили Советский Союз внести свои предложения). Государственный департамент стал на такую же позицию. Начали искать аргументы, чтобы получить согласие Рузвельта, причем наиболее веским стал довод Дина, что если в Берн прибудут советские представители, то немцы «станут несговорчивыми». Стимсон, в свою очередь, доказывал, что в Швейцарии будет идти речь лишь о военных делах и поэтому «политики не должны иметь к этому отношения».
Так или иначе, но в Вашингтоне было решено дать отрицательный ответ. Советскому Союзу было заявлено, что, во-первых, в Берне не велись переговоры, а лишь «подготовительные беседы», во-вторых, они носили сугубо военный характер, являющийся компетенцией главнокомандующего войсками на средиземноморском театре. Последний не будет возражать против участия советских представителей, но только на позднем этапе переговоров в штабе в Казерте. При этом фельдмаршал Александер сохранит «единоличное право вести переговоры и принимать решение».