Третий лишний. Он, она и советский режим

Итак, в лагерях делается все, чтобы женщины не беременели, но вместе с тем беременность вовсе не является препятствием к аресту. Беременную могут арестовать и посадить в тюрьму только оттого, что она не имеет милицейской отметки в паспорте — прописки и по милицейской терминологии является „лицом без определенного места жительства”. Что происходит с таким „лицом”, если ему, лицу то есть, приходит время родить, к примеру, в крупнейшей ленинградской тюрьме Кресты? Деятельница женского движения в СССР Г. Григорьева так описывает эту довольно распространенную ситуацию: „Когда приходит срок родов, женщину под конвоем отвозят в дежурный роддом, и, пока роды продолжаются, конвой ожидает в коридоре. При более серьезных статьях (уголовного кодекса. — М. П.) бывает, что конвой присутствует при родах. После того, как женщина родит и отлежит положенные два часа в кресле — обязательный период медицинского контроля, ее сразу же отвозят обратно в тюрьму и помещают в камеру с новорожденным младенцем. Здесь, в камере, несколько женщин с детьми стирают белье, кормят детей, готовят, курят… Прогулка — два часа во дворе, который со всех сторон обтянут железными прутьями — „клетка”. После „Крестов” женщин с младенцами отправляют в особую (лагерную. — М. П.) зону, где женщины работают, а детей содержат отдельно и приносят их кормить. Если же срок наказания большой, 5–6 лет и более, женщине часто приходится отказываться от ребенка, лишиться материнства, добровольно или под давлением”.[125]

Григорьева добавляет при этом, что в 1978, особенно морозном, году, когда температура воздуха доходила в Ленинграде до —40 °C, заключенных женщин с детьми власти пересылали в неотапливаемых вагонах на дальнее расстояние. Кстати, то был международный „Год ребенка”!

Не потерять ребенка, рожденного в тюрьме или в лагере, почти невозможно. Особенно, если рожать приходится не в Ленинграде, а в Колымском лагере за тридевять земель от какой бы то ни стало цивилизации. Там рожать везут в учреждение, именуемое на индустриальный лад — Деткомбинат.

"Деткомбинат" — это тоже зона. С вахтой, воротами, с бараками и колючей проволокой, — пишет многоопытная лагерница Евгения Семеновна Гинзбург. — Но на воротах  обычных лагерных бараков неожиданные надписи: „Грудниковая группа”, „Ползунковая”… „Старшая”… Да, это несомненно тюремно-лагерный барак. Но в нем пахнет теплой манной кашей и мокрыми штанишками. Чья-то дикая фантазия соединила все эти атрибуты тюремного мира с тем простым, человечным и трогательным… что казалось уже просто сновидением”[126].

Евгении Гинзбург пришлось несколько месяцев работать на Колыме в этом удивительном учреждении в качестве полусанитарки, полумедсестры. Можно представить себе состояние этой, тогда еще молодой женщины, когда она первый раз открыла двери барака с надписью „Старшая группа”. Она увидела три десятка малышей двух — трех лет, детей в том самом возрасте, в котором был ее сын Вася в тот день, когда ее забирали в тюрьму[127].

Гинзбург не сообщает о Деткомбинате никаких ужасов. Матерям разрешалось кормить младенцев грудью. Тех, что постарше, тоже голодом не морили. И тем не менее, дети мерли пачками. У тяжело работающих в лагере матерей молока не было, а искусственная пища не шла детям впрок. Эпидемия поноса косила малышей. В этих массовых смертях явственно отпечатывался многолетний голод матерей, те нечеловеческие условия, в которых они вынашивали своих детей. Да и климат заполярный делал свое дело.

Но если даже младенцу из Деткомбината удавалось ускользнуть от гибели в младенчестве, он все равно по всему своему духовному складу оставался тюремным ребенком. Дети, которых видела Гинзбург, до четырех лет не умели говорить. Они выкрикивали отдельные несвязные слова, объяснялись мимикой и нечленораздельными воплями. Двум наиболее развитым детям Евгения Семеновна нарисовала кошку: они не узнали, что это за животное. Да и откуда, действительно, лагерным уроженцам увидеть сугубо домашнее животное! Собак они знали, потому что колонны заключенных сопровождает обычно конвой автоматчиков со специально обученными немецкими овчарками, огромными псами, готовыми по первой команде вцепиться зубами в горло заключенного. А когда Евгения Семеновна нарисовала на листке бумаги традиционный домик с трубой и заборчик, лагерные малыши сразу узнали, о чем речь: „Барак!” — закричал мальчик. „Зона!” — подхватила девочка.