Третий лишний. Он, она и советский режим

Московский преподаватель Р. К., приглашенный прочитать курс лекций в Педагогическом институте города Орехово-Зуево (130 тыс. населения, 89 км от Москвы), вспоминает о специфической, насыщенной электричеством атмосфере этого города. „В ресторане за соседним столиком, сервированном крайне скудно, сидело шесть женщин и один мужчина. В Орехово-Зуеве это — обычная пропорция. На городской танцплощадке — то же самое: девушки танцуют с девушками — „шерочка с машерочкой”. На улицах городка, где видны лишь женские платочки, в магазинах, в автобусе озлобленные женщины-работницы ругаются между собой, применяя словечки и обороты, которые привели бы, вероятно, в смущение иного московского забулдыгу. Женский мат слышится даже в ресторане и в театре. Я был свидетелем нескольких уличных драк, женщины нападали и оборонялись с ненавистью и остервенением…”

Лектор из Москвы провел в Орехово-Зуеве две недели и все это время наблюдал войну, которую местные женщины ведут друг с другом за мужчин. Из-за этой борьбы возникающие в городе семьи оказываются чаще всего непрочными. Даже самый захудалый представитель мужского пола становится в Орехово-Зуеве предметом общих вожделений. Работницы пытаются привлекать самцов подарками, среди которых наибольшее впечатление производит бутылка водки. Вот типичная сцена городской жизни. На улице в грязи лежит пьяный рабочий. Жена пытается его увести домой, но он не склонен покидать избранную им лужу. Жена теряет терпение и пинает своего сожителя ногой: „Вставай, свинья, поднимайся, пьянь этакая!” — кричит она. Идущая мимо баба делает ей замечание. „Ты что же его ногой-то тычешь! С ума сошла? Это же мужчина, с ним же спать можно…”

Основной вид жилья в текстильных городах — рабочие общежития с комнатами на 3–4 человека и больше. Одинокие работницы живут в таких общежитиях порой по 20–30 лет. Их личная жизнь проходит у всех на виду. Постоянный надзор всех за всеми при полной невозможности разъехаться (заработок прядильщицы и ткачихи так мал, что она не может снять себе комнату, а власти не спешат давать ей жилье) ведет к двум крайностям. В некоторых общежитиях стареющие без любви ткачихи становятся добровольными монашками. Они требуют, чтобы все обитатели комнаты, независимо от возраста и вкусов, уже к 9 часам вечера были обязательно дома. Малейшее отклонение от заведенного режима приводит к тому, что соседки набрасываются на опоздавшую с фантастическими и прежде всего сексуально окрашенными домыслами. В некоторых случаях даже собираются собрания всех обитателей такого „пролетарского монастыря”, чтобы публично осудить „недисциплинированную” девушку или женщину.

В других общежитиях всеобщая бедность и отсутствие мужчин приводят к эффекту прямо противоположному. Возникает порода „отпетых”, тех, кто ничего и никого уже не боятся. Они поочередно бегают „погреться” на ночь к какому-нибудь пьянице-истопнику или приводят случайно подхваченного в городе парня, чтобы без лишнего стеснения передавать его в той же комнате с кровати на кровать.

… Несколько лет назад во время Всероссийского съезда урологов врач из Ленинграда Д. Г. (сейчас он живет в Нью-Йорке) посетил город Иваново. Он был членом организационного комитета съезда и как администратор имел тесные контакты с руководителями города. Свое сотрудничество врачи и городские чиновники по советской традиции завершили пышным банкетом. На банкете соседом доктора Д. Г. оказался заместитель председателя городского исполкома (заместитель мэра города). После двух-трех рюмок языки развязались, и городской босс номер два рассказал медику несколько небезынтересных подробностей о жизни „города женщин”. Оказалось, что уже несколько лет подряд Иваново, с его многотысячным пролетарским населением, держит первое место в Российской федерации по числу больных острой гонореей. „Наши пролетарочки триппер из домов отдыха привозят, — пояснил развеселившийся заместитель мэра. — Здесь у нас мужиков не хватает, шуры-муры разводить не с кем, наголодаются бабы в нашем городе и летят в дома отдыха, а там уж дают направо и налево. Что девки, что бабы — все одно…”