Третий пол

– Да я не ревную. Просто думаю: вдруг тебе со мной не слишком хорошо? Так, пока есть, а сама ищешь получше.

– Ну, лучше-то трудно найти.

(Приписка на полях: привыкнув к недомолвкам и недоговоренностям, я домысливал за нее. Оля же – не ведала подтекстов, говорила ровно то, что говорила: не меньше – и не больше. А я, со змеиной усмешкой проницательности, видел в ее словах Бог знает что…)

7 марта

Вчера ты приехала поздно, глаза красны, вся встрепанная. Сообщила, что поссорилась с дедушкой и ушла из дома: теперь, если я тебя выгоню, будешь ночевать на вокзале. Честно – я не воспринял это всерьез. Ты всегда говорила о дедушке с большим уважением, мне казалось, что он к тебе сильно привязан… Если только ты не попросила его о чем-то таком, что было для него совершенно неприемлемым.

Я ждал какого-то удара. И когда этот удар (совсем не страшный, игрушечный) последовал, я отреагировал на него совершенно не адекватно. Твоя невинная просьба – взять с собой Эдика в компанию, куда мы завтра приглашены – показалась мне чудовищным вероломством и предательством, хоть и высказана она была так робко и трогательно, так смущенно. Мне бы сохранить хотя бы внешне спокойствие, так нет – завел речь об использовании моего хорошего отношения для устройства своих дел, о том, что я себя не на помойке нашел…

Когда ты, не отвечая на мои слова, затихла рядом, я, как ни странно, все же успокоился и смог заснуть. Утром, только увидел твою головку на подушке, не сразу вспомнил вчерашнее, только ощутил: хорошо! И вдруг окатила тяжесть, горечь.

Уходя на работу, оставил записочку:

«Леленька, родная!

Извини, пожалуйста, за вчерашние слова – я был, конечно, не прав.

Я тебя очень люблю и хочу быть с тобою рядом.

Если могу тебя в чем-то помочь – буду рад сделать так, как ты хочешь.

Целую».

На работе ждал звонка, тянул время, не выдержал – позвонил домой, но, конечно, никто не подошел. Еле высидел до вечера. Подходя к дому, подумал: если машина на месте – плохо. Вижу, стоит. Внутри все рухнуло. Лихорадочно открыл дверь – так и есть, ключи от квартиры висят на гвоздике. Ах, Лелька, ну зачем так…

Раздеваюсь – в комнате на столе записка.

«Здравствуй, Ленечка!

Зря спешишь отказываться от своих слов. Были несправедливые слова. Но ты можешь ошибаться. Я тоже люблю тебя. Но появился страх – обидеть тебя опять, причинить тебе боль. Прости!

Исчезаю ненадолго. Нужно разобраться в том, что происходит. Пожалуйста, не казни себя и не ломай. Все утрясется и будет хорошо.

До свидания.

Твоя О.»

Так тепло, светло от этой записки. Такое облегчение испытал… Какой же ты тонкий человечек! И лучше меня, чище, цельнее. При всех твоих заморочках и сердечной суматохе. Я все больше уважаю тебя. И тем обиднее тебя терять.

12 марта

С днем рождения, моя родная!

Ты много раз говорила, что не любишь этот праздник. Но это же твой день, потому что ты создана неповторимой и ни на кого не похожей, несущей радость.

Ты считаешь, что слова мало значат. Что же сказать тебе такого, чтобы слова имели смысл? Чтобы они смогли передать то, что я чувствую?

Я тебя вымаливал у Бога,

А теперь поверить нету сил.

13 марта

Вчера долго решал: как быть? Первый Лелькин день рождения с тех пор, как я ее знаю. Давно думал о том, как его провести, как дать ей почувствовать этот праздник. Как же теперь? Она захотела исчезнуть – вправе ли я навязываться? Потом махнул рукой, упаковал вместе с подарком свои стихи, написанные накануне, и поехал к ней на работу. По дороге купил цветы, которые она тут же и очень просто поставила в бутылку на окно. В дежурке у нее никого не было. Мы долго сидели там, тихо и постепенно разговариваясь. Под конец, когда могли появиться люди, Лелька сказала: «Знаешь, а ведь по правде меня никто никогда не любил»… Я ушел поздно, светлый и грустный, но надежда проснулась.

14 марта

Приезжал Антон. Он ждал этих дней, обрывал телефон, наконец, получив разрешение, тут же сорвался – с подарками, с вином, с надеждой. У меня появился после того, как они с Лелькой долго говорили в машине. Я Антошу просто не узнал. Он словно постарел на 10 лет. Слезы в глазах, лихорадочный румянец.

– Что с ним?

– Я ему все сказала.

Господи, думаю, вот уж не надо было…

– О чем?

– О нас с Эдиком. Объяснила, что теперь не могу к нему относиться как раньше.

Удар ниже пояса. Вот как! Из-за Эдика Антон получил отставку!

Антон был вне себя. Пил («мне теперь все равно…»), пытался объяснить мне (мне!), как ему дорога Лелька, как он надеялся, ждал…

Ольга угрюмо молчала, потом купила ему билет – и отправила обратно.

Я случайно нашел на кухне записку, которую. Антон засунул в хлебницу: «Оля! Я любил тебя больше всего на свете. Теперь я ненавижу тебя больше всего на свете. Зачем ты так сделала?»

Мне было его очень жалко при прощании, хотя отъезду его я, конечно, радовался.

21 марта