Третий пол

Целый год я получал от него чудесные письма. Казалось, новая жизнь приносит одни только радости – изумительная природа, великолепный город, чудесные люди. Я все ждал: когда появится женское имя? И дождался. Молодую женщину звали Ниной. Она была разведена, растила ребенка – Ренат был в восторге. Мы честно предупредили его: сомнительно, чтобы он когда-нибудь стал отцом, а он мечтал о детях, и вот такая удача! Ни одной тревожной нотки не проскальзывало в этих письмах, полных счастья и самых светлых надежд. Ни одного упоминания о родителях, о семье, о родном ауле. Я сам с трудом верил, что есть что-то общее между этим энергичным молодым человеком и той молчаливой девушкой в глухом длинном платье, которая робко, опустив глаза, входила в дверь моего кабинета.

В последнем письме Ренат писал, что они с Ниной обо всем договорились, назначили день свадьбы. И как я догадываюсь сами эти волнующие приготовления разбудили в его душе представления, усвоенные с раннего детства. Что за свадьба, на которой не присутствуют родные жениха и невесты? Что хорошего может ожидать семью, если ее не напутствуют добрым словом родители?

Короче, Ренат решил еще раз попытаться восстановить отношения с родителями. Не думаю, что Нина отпустила его с легким сердцем. Но что она могла поделать?

В Благовещенск Ренат больше не вернулся. Из аула он приехал в Москву, явился ко мне и потребовал, чтобы ему «немедленно вернули женский пол».

Ничего не осталось от наших контактов, от налаженного с огромным трудом взаимопонимания. Все рухнуло без следа. Я чувствовал, что ни одно мое слово не проникает сквозь бронированную стенку, воздвигнутую в сознании моего пациента. В ответ на все уговоры Ренат, с какой-то однообразной, бесцветной интонацией, повторял одно и тоже: «Я должен снова стать женщиной, иначе мне не жить». Единственное, чего мне удалось добиться – пациент мой согласился на госпитализацию. Я надеялся, что покой, лечение, общение с доброжелательными людьми – врачи и весь персонал очень тепло относились к Ренату и искренне за него переживали, – вернут ему способность здраво рассуждать.

Но и это оказалось впустую. Никакими средствами не удавалось вывести Рената из депрессии. Он плакал, отказывался от еды. Временами мне вдруг казалось, что глаза оживают, какие-то слова проникают через железный заслон. Но нет – снова слышал я то же монотонное бормотание: «Я хочу домой, сделайте меня опять женщиной».

Приехал отец с двумя старшими детьми – братом и сестрой. Они думали, что превращение уже свершилось, и цель их визита была – увезти под конвоем домой того, кого они по-прежнему считали девушкой. Кажется, никогда в жизни я не старался так кого-либо переубедить. Мы показывали фотографии, видеозаписи, читали письма пациентов – ну, хоть бы в одном сдвинуть этих людей: заставить их понять, что так бывает. Но их реакция ясно показывала, что никакие слова до них не доходят.

– Верните нашу дочь, нашу сестру. Вы не имели права так с ней поступать, даже если глупая девчонка просила вас об этом!

– Но это невозможно!

– Сможете, если захотите. Если сумели сделать ее мужчиной, значит, в ваших силах превратить ее обратно в женщину.

– Но Ренат никогда не был женщиной, поверьте! Мы провели все исследования, вот результаты – у него самый настоящий мужской организм!

– Мы ничего не понимаем в ваших бумагах. Без всяких анализов можно отличить девочку от мальчика! Пожалуйста, не тяните, нельзя больше откладывать свадьбу!

Родные Рената вовсе не были глупыми или тупыми людьми. В своем привычном информационно-ситуационном поле они были способны и ориентироваться, и осмысливать происходящее, и четко принимать решения. Но случившееся в их семье – в точном смысле слова – у них в голове не умещалось. И они защищались от этих непосильных для их разума фактов, выдвигая против них частокол надежных, апробированных понятий. Большинство из нас ведет себя именно так, сталкиваясь с принципиально новыми явлениями, и это помогает нам сохранять необходимое равновесие. Но сколько бы я не сочувствовал этим людям, Рената надо было спасть. Я даже стал преувеличивать опасность кастрации, намекал, что это вмешательство может стоить ему жизни. Нашел, чем пугать! «Пусть лучше умрет, зато о семье никто не станет говорить плохо!» – твердо сказал отец.

Самое ужасное, что точно так же думал и сам Ренат. Когда я попытался взять чуть более жесткий тон, сказал, что не могу взять на душу такой страшный грех, искалечить здорового человека, – он здесь же, в отделении, на глазах у всех попытался покончить с собой.