Третий Рейх. Дни Триумфа. 1933-1939

Многие думали так же, как она. Институты, которые должны были обеспечивать моральное руководство, тоже молчали. Некоторые пасторы критиковали насилие и разрушения, но Исповедующая церковь не заняла никакой позиции, а когда некоторое время спустя она затронула вопрос о ситуации с евреями, то призывала своих членов молиться только за евреев христианской веры[1379]. Ряд католических священников осторожно и завуалированно намекали на свое неодобрение погрома, подчеркивая «еврейский вклад в христианское учение и историю» в своих проповедях, как отмечали региональные власти в Баварии[1380]. Один священник, провост Бернхард Лихтенберг из Берлина, заявил 10 ноября 1938 года, что синагога, сожженная ночью, также была домом Господа. Однако времена, когда, как в 1933 году, высшие лица католической церкви, как, например, кардинал Фаулхабер, открыто высказывались с осуждением гордости за свою расу, которая вырождается в ненависть к другой, давно прошли[1381]. По крайней мере многие обычные католики боялись, что они могут стать следующими. Один прохожий в Кёльне утром 10 ноября 1938 года заметил толпу, стоявшую около еще тлевшей синагоги. «Подошел полицейский: “Расходитесь, расходитесь!” На что одна женщина сказала: “Нам что, запрещено думать о том, что мы якобы совершили?”[1382]. Несмотря на это, Третий рейх прошел определенную веху в преследовании евреев. Она ознаменовала массовую вспышку разнузданной разрушительной ярости против них, которая не встречала никакого осмысленного сопротивления. Были ли чувства людей приглушены пятью годами беспрестанной антисемитской пропаганды, или их человеческие инстинкты были подавлены очевидной угрозой в их собственный адрес в случае открытого осуждения погрома, результат был один. Нацисты поняли, что могли предпринимать любые дальнейшие шаги против евреев, и никто не стал бы пытаться их остановить[1383].

Тем временем в Мюнхене Геббельс получал истинное удовольствие от грабежей и разрушения, обрушившихся на еврейское сообщество в городе. «Ударные части Гитлера немедленно отправляются на зачистку Мюнхена, — писал он в дневнике о событиях ночи 9—10 ноября 1938 года. — Потом все и происходит. Синагога превращена в груду обломков… Ударные части выполняют свою страшную работу». Эта волна насилия под руководством Юлиуса Шауба, нацистского ветерана, который принимал участие в провалившемся путче 1923 года и служил личным адъютантом Гитлера с 1925 года, четко отражала атмосферу в непосредственном окружении Гитлера в ту ночь. «Шауб невероятно возбужден, — отмечал Геббельс. — Его прошлое штурмовика просыпается в нем»[1384]. Получив телефонный звонок около двух ночи с сообщением о первом убитом еврее, Геббельс ответил, что «человек, сообщивший это, не должен расстраиваться из-за одного мертвого еврея — эта смерть потеряется на фоне тысяч евреев в последующие дни»[1385]. Он едва сдерживал ликование: «В Берлине сожгли 5, а потом 15 синагог. Теперь гнев людей льет через край. Сегодня ночью его невозможно будет усмирить. И я не хочу его усмирять. Необходимо дать свободу действий… По дороге в гостиницу повсюду бьют окна. Браво! Браво! Синагоги горят во всех больших городах. Собственность немцев опасности не подвергается»[1386].

Однако на рассвете он начал совещаться с Гитлером, вероятно, по телефону о том, как и когда следует остановить эти действия. «Поток новых сообщений не останавливается все утро, — писал он в дневнике 10 ноября 1938 года. — Я обсудил с Вождем, какие меры следует предпринять. Пусть избиения продолжаются или их нужно остановить? Надо ответить на этот вопрос». После этого разговора он подготовил приказ о прекращении погрома и отнес его Гитлеру, который обедал в «Остерии», своем любимом мюнхенском ресторане. «Я встретился с фюрером в Остерии, — писал он. — Он согласен со всем. Его взгляды совершенно радикальны и агрессивны. Само мероприятие прошло без каких-либо проблем». Гитлер одобрил черновик приказа, он был зачитан по радио в тот же день и распечатан на первых страницах газет на следующее утро. Погром наконец завершился[1387].