Третий Рейх. Дни Триумфа. 1933-1939

Экстремальный уровень насилия и сознательное унижение, которым подвергались евреи во время погрома, напоминали поведение коричневорубашечников в первые месяцы 1933 года. Однако в этот раз все происходило в гораздо большем масштабе и с большими разрушениями. Эти события продемонстрировали, что примитивная ненависть к евреям теперь охватила не только штурмовиков и радикальных партийных активистов, но распространялась среди других слоев населения, и в первую очередь среди молодежи, на которую, совершенно понятно, оказало свое влияние нацистское обучение в школах и членство в Гитлерюгенде[1370]. Пройдясь по улицам Гамбурга утром после погрома, Луиза Зольмиц обнаружила, что люди «были удивлены, но вели себя спокойно и одобряюще. Атмосфера ненависти. “Если бы они стали стрелять в нас там, это бы было воспринято без сопротивления” заявила одна пожилая женщина»[1371]. В Сааре говорили, что евреи были слишком напуганы, чтобы выходить на улицы несколько дней после погрома: «Как только кто-нибудь появляется на людях, за ним устремляются толпы детей, плюют в него, бросают грязью и камнями или вставляют палки между ног, чтобы он упал. Еврей, которого унижают таким образом, не смеет ничего сказать в ответ, иначе его обвинят в запугивании детей. Родители не имеют смелости заставить детей прекратить, потому что опасаются, что это чревато неприятностями»[1372].

Как сообщалось в отчете, детям часто внушали в школе о необходимости относиться к евреям как к преступникам и без угрызений собственности воровать их вещи[1373]. Тем не менее, хотя молодые немцы в особенно антисемитском регионе Франконии и некоторых других областях с готовностью приняли участие в погроме, в некоторых других частях Германии ситуация была совсем иной. «Слушай, — говорил один транспортный рабочий в Берлине своему товарищу на следующий день после погрома, — никто меня не убедит, что это сделал народ. Я спал всю ночь, и мои коллеги спали, а мы же и есть народ, правильно?»[1374].

Фридрих Рек-Маллецевен испытал глубокое возмущение от «всего этого отчаяния и неизмеримого позора», став свидетелем событий 9—10 ноября 1938 года в Мюнхене. Он допускал, что был неспособен понять это[1375]. В других местах периодически сообщалось, что полицейские предупреждали евреев заранее, чтобы те могли спрятаться и избежать расправы. Социал-демократы добросовестно записывали все случаи участия местного населения в погроме, в результате заключив, что самой распространенной реакцией во многих местах был настоящий ужас. Сообщалось, что в Берлине общественное осуждение «варьировалось от презрительных взглядов и чувства отвращения до словесного выражения омерзения и даже грубых оскорблений»[1376]. Писатель и журналист Йохен Клеппер, жена которого была еврейкой, писал в своем дневнике 10 ноября 1938 года: «Мы слышим из разных «еврейских» кварталов города, как люди осуждают такие организованные акции. Похоже на то, что антисемитизм, который был весьма распространен в 1933 году, серьезно сдал свои позиции после выходящих за все рамки разумного нюрнбергских законов. Но, вероятно, это не так в случае с Гитлерюгендом, где состоят и обучаются все молодые немцы. Я не знаю, каким образом семья может противостоять этому влиянию»[1377].

Мелита Машман позже вспоминала, что ее ошеломил вид разграбленных магазинов и беспорядок на улицах, когда она приехала в Берлин утром 10 ноября 1938 года. Спросив полицейского, что случилось, она узнала, что разрушенные здания принадлежали евреям. «Я сказала себе: евреи — это враги новой Германии. Прошлой ночью они узнали, что это значит». И после этого она «как можно быстрее заставила себя забыть об этом»[1378].