Третий Рейх. Дни Триумфа. 1933-1939

Уже на конференции в Эвиане стало очевидным, что нативисты и ксенофобы в ряде стран оказывали давление на свои правительства с целью прекратить еврейскую иммиграцию из Германии с целью сохранить свою родную культуру от «затопления» — весьма маловероятная перспектива, учитывая крайне незначительное число немецких евреев и даже отбросив в сторону другие соображения. Однако в то же время еврейские дети могли довольно легко влиться в культурную среду принимающих стран, а шок, испытанный миром после событий 9—10 ноября 1938 года, и последующее жуткое ухудшение ситуации с оставшимися евреями в Германии заставили организовать несколько программ по созданию для еврейских детей нового дома за границей. 1700 детей были отправлены в Голландию и более 9000 в Великобританию. Однако попытка протестантского и католического духовенства получить разрешение на въезд в США для 20 000 детей провалилась, столкнувшись с резким общественным недовольством. Билль о предоставлении такого убежища был отозван его автором, сенатором Робертом Ф. Вагнером, когда конгресс указал на то, что эти 20 000 мест должны быть выделены из существующих квот на иммиграцию, что означало бы отказ во въезде для 20 000 взрослых людей[1412]. Эмиграция становилась сложнее, чем когда-либо, по мере приближения войны: еще один пример все более иррациональной и противоречивой природы политики нацистского режима в более общем контексте.

Однако, как показывал опыт Виктора Клемперера, оставаться в Германии также было совсем не простым делом. По мере нагнетания антисемитской атмосферы весной и летом 1938 года Клемпереру приходилось сталкиваться с постоянными придирками местных властей по мелким вопросам строительства и обслуживания его дома и сада в Дёльцшене в пригороде Дрездена. В мае 1938 года нееврейская уборщица Клемпереров уволилась после того, как местные власти пригрозили уволить ее дочь, если та продолжила бы работать в их семье. Проживая за пределами города, Клемперерам удалось избежать насилия 9—10 ноября 1938 года, но 11 ноября двое полицейских провели тщательный обыск в их доме (якобы в поисках спрятанного оружия). На чердаке они нашли военную саблю Клемперера, и его арестовали. Хотя с ним обращались пристойно и отпустили через несколько часов, не предъявив обвинения, для него это стало серьезным шоком. Более сильный удар был нанесен тогда, когда Клемпереру, с прошлого года уже не имевшему доступа в читальный зал местной библиотеки, было официально запрещено входить внутрь здания вообще. По словам Клемперера, библиотекарь на абонементе плакал, выписывая запрет, и говорил, что хочет поубивать всех нацистов («не просто убить — пытать, пытать, пытать»)[1413]. Резкое ускорение принятия антисемитских законов после погрома привело к появлению новых ограничений в других областях жизни Клемперера. 6 декабря 1938 года он упомянул о новом указе Гиммлера об отзыве водительских лицензий у всех евреев и запрете на посещение общественных кинотеатров. Не имея возможности продолжать свои исследования французской литературы XVIII века из-за запрета на посещение библиотеки, Клемперер теперь оказался лишен двух своих основных хобби. Он получил огромный счет из налогового управления после погрома и боялся, что его дом скоро конфискуют. Дальнейшие попытки эмигрировать ни к чему не привели, хотя его друзья и знакомые покидали страну во все больших количествах. Прирожденный писатель, Клемперер теперь принялся за свои мемуары, и записи в дневнике стали еще более объемными. Он не изменил своего убеждения, что немецкие евреи в первую очередь были немцами и уже потом евреями, и продолжал считать сионизм не многим лучшей альтернативой нацизму. Однако жизнь быстро становилась все более сложной, и в будущем он видел только еще большие беды[1414].

Похожая атмосфера подавленности распространилась в доме Луизы Зольмиц и ее еврейского мужа. Сразу после погрома их вызвали в гестапо, где Фридриха Зольмица не арестовали только из-за того, что он показал им свои военные медали. Тем не менее ему пришлось сдать все свое старое оружие («полученное с честью, отданное с позором»). Штраф, наложенный на немецких евреев, стал еще одним ударом. «Теперь Фредди тоже признает это: мы уничтожены». Однако опять военная служба Зольмица защитила его. На вопрос финансовых чиновников, хотел ли он эмигрировать, он ответил: «Я старый офицер, рожденный в Германии, в Германии я и умру». Чиновники позволили ему переписать свою собственность и имущество на свою жену, чтобы избежать их конфискации. Однако запрет евреям на посещение театров и других общественных мест, а также маячившая угроза разорения тяжелым грузом лежала на их сердце. «Сегодня больше нельзя пользоваться своим имуществом, — писала Луиза Зольмиц. — Сегодня дом перестал быть убежищем и крепостью»[1415].

V