Третий рейх на наркотиках

Следующий день, когда русские обстреляли из «сталинских оргáнов» («катюш») центр Берлина, стал для лейб-медика последним днем службы. Зачем нужен драгдилер, у которого больше нет наркотиков и который находится в таком состоянии, что не может делать инъекции? «Вы держите меня за дурака?! – бросил Гитлер ошарашенному Мореллю, который пришел, чтобы сделать ему инъекцию раздобытого где-то кофеина. – Вы должны вколоть мне морфин!» Когда Морелль попытался протестовать, пациент взял его за воротник и прошипел: «Снимайте свою форму, возвращайтесь домой и ведите себя так, будто вы меня никогда не видели!»[495]

Весьма неуместный совет, ибо Шваненвердер лежал в руинах, окна здания клиники на Курфюрстендамм были заколочены фанерой, а внутренние стены приемной обвалились. С комической поспешностью толстый доктор покинул бункер – после того как немного повалялся в ногах у Гитлера, когда тот пригрозил расстрелять его. Он взбежал, задыхаясь, с бешено колотившимся сердцем по 37 ступенькам и уехал в последнем оставшемся служебном автомобиле, плача, словно маленький ребенок. Не помня себя от страха, он взошел на борт «Кондора». Поднявшись с аэродрома в два часа ночи и пролетев на малой высоте над горевшими деревнями и над позициями русских, в лучах прожекторов, под огнем зенитной артиллерии самолет пересек линию Западного фронта в районе Партенкирхена и сел на чудом сохранившуюся взлетно-посадочную полосу авиабазы Нойбиберг, расположенной южнее Мюнхена.

Целью Морелля являлся Байериш-Гмайн в районе Берхтесгадена, куда он эвакуировал свою исследовательскую лабораторию. Оказавшись там, несколько дней он делал вид, будто все в порядке, перебирал с отсутствующим видом корреспонденцию, выражал тревогу по поводу своей пришедшей в упадок фармацевтической фабрики, пытался довести до ума наполовину собранный электронный микроскоп – подарок Гитлера, – беседовал с единственным оставшимся сотрудником и просил у Финансового управления продлить срок подачи налоговых деклараций о налоге с оборота, корпоративного и промыслового налогов, «поскольку, в связи с трудностями с персоналом, возникшими вследствие войны, мы не смогли вовремя свести баланс»[496].

Последний яд

Я больше не занимаюсь политикой. Она вызывает у меня отвращение.

Адольф Гитлер[497]

И Геринг, облаченный в вызывавшую улыбку маскировочную форму, тоже улизнул на юг Германии. Он хотел сдаться американцам, чтобы не попасть в руки к русским. Из Баварии он направил в фюрер-бункер телеграмму, в которой заявлял свои претензии на наследие фюрера, намекая на его недееспособность. Гитлер разбушевался, назвав своего заместителя негодяем и предателем. Ему-де давно было известно, что Геринг является морфинистом, и он лишает его всех постов и должностей[498]. Его обычная дневная доза составляла 20 таблеток.

27 апреля Гитлер раздал своим приближенным ампулы с цианистым калием, посетовав хриплым голосом на то, что не может предложить им ничего лучшего. Жена Геббельса Магда вначале дала капсулы своим шестерым детям. Дабы проверить эффективность яда, «Пациент А» распорядился отравить свою собаку Блонди. В своем политическом завещании, которое он смог подписать лишь с большим трудом из-за сильной дрожи в руках, Гитлер, стоявший на пороге самоубийства, в последний раз обрушился с нападками на евреев, возлагая на них всю вину и называя их «отравителями мира».

Тем временем перед Олимпийским стадионом раздавали метамфетамин юношам, чтобы они не наделали в штаны при виде двигающихся на них танков и при звуках выстрелов тяжелой артиллерии Красной армии. В качестве утреннего дара гросс-адмирал Дёниц прислал в Берлин «величайшему полководцу всех времен» письмо с изъявлениями преданности, а также отряд молодых, необученных для войны в городских условиях, но готовых идти на смерть новобранцев из рядов военно-морского флота. Бункер стал эпицентром сражения, приближавшегося к нему со всех сторон. На прилегающих улицах уже раздавались взрывы, от которых содрогались стены домов. Сад Имперской канцелярии, куда Гитлер уже давно не осмеливался подниматься, чтобы подышать свежим воздухом, все больше и больше заваливало землей и обломками. Там, где стихали выстрелы, вспыхивали языки пламени и рушились стены, поднимая клубы пыли и дыма.