Третий рейх. Зарождение империи. 1920-1933

Мемуары Рихарда Кребса, которые читаются, как захватывающий триллер, описывают коммунистическую партию как сообщество людей, связанных железными нитями дисциплины и верности, каждое действие которых диктуется агентами ГПУ, наследницы ЧК, которая за кулисами управляет всеми национальными организациями. Чувство, что Коминтерн стоит за забастовками, демонстрациями и попытками проведения революции во многих частях мира, вселяло ужас в сердца многих немцев среднего класса, даже несмотря на то, что такие действия практически всегда завершались провалом. Конспираторская структура Коминтерна и несомненное присутствие советских агентов в немецкой партии со времен Карла Радека явно подогревало беспокойство буржуазии. Однако Кребс рисует слишком идельную картину работы Коминтерна. В действительности забастовки, волнения трудящихся и даже стычки и бунты часто возникали из-за горячего нрава бойцов красного фронта, а не в силу планов, разработанных Москвой и ее агентами. А люди вроде Кребса не были какими-то особенными. Текучесть партийного состава составила более 50 % только в 1932 г. Это означало, что сотни тысяч безработных были достаточно близки к партии, чтобы вступить в нее по крайней мере на время, однако это также означало, что партия часто оказывалась неспособна обеспечивать верность большинства своих членов больше нескольких месяцев подряд. Старожилы вроде Кребса составляли твердый и дисциплинированный, хотя и относительно немногочисленный костяк активистов, а Союз бойцов красного фронта становился все более профессиональной силовой структурой[589]. В таких обстоятельствах слова имели большое значение. Коммунистическая риторика стала еще более яростной после провозглашения руководством в Москве в 1928 г. «третьего периода» Коминтерна. С этого момента партия направляла свою агрессию в основном против социал-демократов. Все немецкие правительства в ее глазах были фашистскими, фашизм был политическим выражением капитализма, а социал-демократы были «социальными фашистами», потому что они были главными сторонниками капитализма, отрывая рабочих от революционного пути и примиряя их с «фашистской» политической системой Веймара. Любой руководитель, пытавшийся поставить под сомнение эту идеологию, смещался с поста в партии. Приветствовалось все, что могло помочь свергнуть «фашистское» государство и его социал-демократических сторонников[590].

Руководителем коммунистической партии Германии в то время был функционер гамбургского профсоюза Эрнст Тельман. Сомнений относительно его рабочего прошлого ни у кого возникнуть не могло. Он родился в 1886 г., имел разные непродолжительные занятия, в частности работал на фабрике по производству рыбной муки и исполнял должность водителя фургона в прачечной, до того как его призвали на западный фронт в Первую мировую войну. Вступив в ряды социал-демократов в 1903 г., Тельман тяготел к левому крылу партии во время войны и занялся политической деятельностью во время революции 1918 г., присоединившись к «революционным уполномоченным» и став лидером Независимых социал-демократов в Гамбурге в 1919 г. Избранный в городской парламент в том же году, он присоединился к коммунистам, когда Независимые разделились в 1922 г., и стал членом национального Центрального комитета. В это время он продолжал работать чернорабочим в такой трудной области, как демонтаж судов. Необразованный, крепкий, инстинктивный революционер, Тельман воплощал в себе коммунистический идеал революционного рабочего. Он был кем угодно, кроме интеллектуала, он завоевывал симпатии своих пролетарских слушателей не в последнюю очередь благодаря явной нелюбви к сложной терминологии марксизма — его речи были страстными, а не тщательно аргументированными, но для его слушателей это было признаком честности и искренности. Как руководителю партии и профессиональному политику, в середине и конце 1920-х и начале 1930-х гг. Тельману часто приходилось надевать воротничок и галстук, но во время выступлений он в какой-то момент снимал их, вызывая горячие аплодисменты одобрения, и снова становился простым рабочим. Его ненависть к генералам и начальникам была практически осязаемой, его недоверие к социал-демократам — очевидным.