Третий рейх. Зарождение империи. 1920-1933

К этому моменту центристы уже давно перестали быть партией, поддерживающей демократию. Следуя общей тенденции политического католицизма в Европе между двумя мировыми войнами, они стали придерживаться принципов авторитаризма и диктатуры из страха перед большевиками и революцией. Верно то, что происходившее в Германии было не совсем похоже на «клерикально-фашистский» режим, который скоро стали поддерживать католические политики в Австрии и Испании. Однако в 1929 г. католическая церковь обезопасила свои позиции в Италии, подписав конкордат с Муссолини, а теперь перспективы подобного договора появились и в Германии. Нарастание террора, направленного против католиков и их политических представителей, газет, ораторов и местных чиновников с середины февраля, заставило центристскую партию с беспокойством искать гарантий выживания церкви. Теперь при более сильном, чем когда-либо, влиянии со стороны церкви руководимая католическим священником, прелатом Людвигом Каасом, партия после двух дней переговоров с Гитлером получила заверения в том, что права церкви не будут затронуты актом о чрезвычайных полномочиях. Сомнения Генриха Брюнинга и его близких советников были успокоены. Федеральные земли, оплот католицизма на юге, оставались нетронутыми, несмотря на то что руководить ими назначались рейхскомиссары из Берлина, и судебная система оставалась независимой. Этих обещаний вместе с сильным давлением Ватикана оказалось достаточно, чтобы депутаты центристской партии согласились поддержать решение, которое в долгосрочной перспективе для партии неизбежно означало политическое самоубийство[842].

В Кроль-опере депутатов окружала атмосфера насилия и страха. Социал-демократ Вильгельм Хёгнер вспоминал:

Нас приветствовали дикие распевы: «Мы хотим чрезвычайный акт!» Молодые парни со свастиками на груди нагло осматривали нас с ног до головы, практически заграждая путь внутрь. Нам пришлось пробираться сквозь их строй, а они выкрикивали оскорбления вроде «центристская свинья» или «марксистская сволочь». Внутри Кроль-оперы везде сновали вооруженные штурмовики и эсэсовцы… Палата обсуждений была украшена свастиками и похожими орнаментами… Когда мы, социал-демократы, заняли свои места с левого края, штурмовики и эсэсовцы встали у выходов и вдоль стен позади нас полукругом. Их поведение ничего хорошего для нас не сулило[843].

Гитлер начал свою речь с обычных диатриб против «ноябрьских преступников» 1918 г. и хвалился тем, что уничтожил угрозу коммунизма. Он повторил свое обещание защищать интересы церквей, особенно в школах, основное яблоко раздора при Веймарской республике. Однако напоследок он прямо пригрозил жестокими репрессиями всем, кто отвергнет предлагаемую меру. «Правительство националистического восстания, — объявил он, — готово и полно решимости действовать, если будет объявлено об отклонении акта и вместе с этим о начале сопротивления. Поэтому, господа, сделайте свой выбор, быть миру или войне». Это оказало влияние на колеблющихся депутатов центристской партии вроде Генриха Брюнинга, который решил голосовать за акт. «Они боятся, — говорил в личной беседе с социал-демократами Йозеф Вирт, один из ведущих политиков партии и сам бывший рейхсканцлер, — что, если акт будет отвергнут, то нацистская революция вырвется из-под контроля и настанет кровавая анархия»[844].

Перед лицом такой угрозы социал-демократы решили, что их председатель Отто Вельс должен принять умеренный и даже примирительный тон в своей речи перед оппозицией, опасаясь, что в противном случае штурмовики, которые угрожающе стояли вдоль стен зала, могут его застрелить, избить или арестовать на выходе. Однако его речь оказалось достаточно яркой. Он защищал достижения Веймарской республики по реализации равенства возможностей, социального обеспечения и возвращения Германии в международное сообщество. «У нас можно забрать свободу и жизнь, но не нашу честь». Вельс не преувеличивал: несколько видных социал-демократов уже были убиты нацистами, а сам он нес с собой ампулу с цианидом в кармане, готовый проглотить ее, если бы штурмовики его арестовали и стали пытать после выступления. Задыхаясь от эмоций, он закончил призывом к будущему: