Третий рейх

Почему мне иногда так страшно? И почему, когда мне особенно страшно, моя душа, подобно воздушному шару, как бы раздувается, взмывает в небо и наблюдает за всей планетой сверху? (Я вижу фрау Эльзу сверху, и мне страшно. Я вижу Ингеборг сверху и знаю, что она тоже меня видит, и мне страшно и хочется плакать.) Плакать от любви? На самом деле я хочу убежать с ней уже не только от этого городка и жары, но и от того, что готовит нам будущее, от заурядности и абсурда? Иных успокаивает секс или возраст. Чарли достаточно взглянуть на ноги или сиськи Ханны, и он успокаивается. Меня же, наоборот, красота Ингеборг заставляет настораживаться и терять спокойствие. Я — комок нервов. Мне хочется плакать и драться, когда я думаю о Конраде, у которого нет отпуска или, вернее, который провел свой отпуск в Штутгарте и ни разу не искупался, даже в бассейне. Но мое лицо при этом не меняется. И пульс остается прежним. Я даже с места не сдвинусь, хотя внутри у меня все кипит.

Когда мы ложились спать, Ингеборг отметила, как хорошо выглядел в этот раз Чарли. Мы посетили дискотеку под названием «У Адама» и пробыли там до трех часов ночи. Сейчас Ингеборг спит, а я пишу, открыв балкон, и курю одну сигарету за другой. Ханна тоже прекрасно выглядела. Она даже станцевала со мной пару медленных танцев. Разговор, как всегда, пустой. Интересно, о чем разговаривают между собой Ханна и Ингеборг? Неужели они на самом деле становятся подругами? Ужинали мы в ресторане «Коста-Брава», куда нас пригласил Чарли. Паэлья, салат, вино, мороженое и кофе. Потом на моей машине поехали на дискотеку. Чарли не хотелось вести машину, но идти пешком тоже; может, я преувеличиваю, но у меня создалось впечатление, что ему вообще не хотелось как-то проявлять себя. Никогда еще не видел его таким сдержанным и молчаливым. Ханна то и дело поворачивалась и целовала его. Должно быть, так же она целует своего сына в Оберхаузене. Когда мы возвращались, я заметил Горелого на террасе «Андалузского уголка». Терраса была безлюдна, и официанты убирали со столов. Компания местных юношей беседовала, опершись на перила. Горелый, сидевший в нескольких метрах от них, казалось, прислушивался к их разговору. Я обратил внимание Чарли на одного из его, как я выразился в шутку, дружков. А мне-то что, пробурчал он недовольно, поезжай. По-моему, он подумал, что я имею в виду Волка или Ягненка. В темноте трудно было разглядеть лица. Езжай, езжай, в один голос потребовали Ингеборг с Ханной.

28 августа

Сегодня впервые с утра пасмурно. Из нашего окна пустой пляж выглядел величественно. Лишь несколько ребятишек играли там в песке, но вскоре полил дождь, и они разбежались. Атмосфера в ресторане во время завтрака тоже изменилась; люди, которые из-за дождя не могут сесть на террасе, скапливаются вокруг столиков в зале, время завтрака удлиняется, что позволяет с полным основанием завязать новые мимолетные знакомства. Все не переставая говорят. Мужчины прикладываются к рюмке раньше обычного. Женщины то и дело поднимаются к себе в комнаты за теплой одеждой, каковую в большинстве случаев не находят. Шутки не умолкают. Но вскоре общее настроение заметно падает. Однако, поскольку невозможно целый день проторчать в гостинице, организуются вылазки в город: группки по пять-шесть человек под защитой пары зонтиков обходят близлежащие магазины, а затем ныряют в какой-нибудь кафетерий или салон видеоигр. Омытые дождем улицы предстают освободившимися от повседневной суеты и толкотни и погруженными в иную повседневность.

Посреди завтрака явились Чарли и Ханна, они решили съездить в Барселону, и Ингеборг составит им компанию. Я с ними ехать отказался. Сегодняшний день будет целиком принадлежать мне. Они ушли, а я стал наблюдать за входящими и выходящими из ресторана людьми. Фрау Эльза, против моих ожиданий, не появляется. В любом случае это спокойное и удобное место. Я напрягаю свой мозг. Вспоминаю начала разных игр, подготовительные действия и оценки… Обстановка действует на всех расслабляюще. Скоро единственными по-настоящему довольными остаются лишь официанты. У них в два раза больше работы, чем в обычные дни, и тем не менее они перебрасываются шуточками и смеются. Какой-то старик рядом со мной предположил, что они смеются над нами.

— Вы ошибаетесь, — возразил я. — Они веселятся, потому что предвкушают окончание лета, а с ним и конец своей работе.

— Тогда они, наоборот, должны грустить. Ведь они останутся без работы, лодыри этакие!

Я вышел из гостиницы ровно в полдень.

Сев в машину, медленно покатил в сторону «Андалузского уголка». Быстрее было бы дойти туда пешком, но мне не хотелось идти пешком.