Третий Рим

За столом возникло веселое оживление, послышались смех и звяк посуды, после чего, убедившись, что все готовы, Львов встал, держа в руке рюмку с коньяком.

– Друзья, я безмерно рад, что сегодня мы собрались вместе, – лучисто оглядел он присутствующих, – и пусть все наши заботы и печали останутся в уходящем году. За Него! – протянул руку к центру, и к потолку унесся тонкий звон хрусталя.

– Так, а теперь попробуем сибирских, – крякнув, прогудел помощник и навалился на пельмени.

– Однако! – издал спустя минуту он возглас восхищения, – могете!

– Не могем, а мОгем, – значительно поднял вверх вилку Львов, и в комнате возник хохот.

Затем последовал извечный морской тост, который офицеры выпили стоя и трижды прокричали «Ура!», а за ним третий – за присутствующих здесь дам. Обстановка стала праздничной, и под сводами то и дело гремел смех.

Без пяти двенадцать включили стоящий в углу «Панасоник», и на фоне Кремлевских башен, на экране возникло породистое лицо с безжизненными глазами.

– Ты смотри, вроде трезвый, – наклонился к Туроверу Майский.

– Так это ж запись и сделана накануне, – скептически хмыкнул тот.

В течение нескольких минут, значительно надувая щеки и издавая непрерывное «э», президент кратко излагал свои успехи в уходящем году, затем воздел кверху фужер с шампанским и поздравил россиян с Новым годом. После этого его лицо исчезло, и начали бить куранты.

– Бах-бах! – выпалили в потолок пробками Нечаев с Купрумом, и в подставленные бокалы полился искрящийся напиток.

– Ну, за Новый 1999-й! – поднялся со стула Туровер, и снова послышался звон хрусталя.

Спустя некоторое время Львов объявил перерыв и щелкнул кнопкой музыкального центра, Майский с Купрумом и Нечаевым пригласили дам на танец, а они с Туровером вышли на балкон. Там было морозно, небо усеяли колючие звезды, по набережной изредка пролетали одинокие автомобили.

– Вот и новый год начался, – щелкнул зажигалкой Альберт и дал прикурить Туроверу.

– Да, – глубоко затянулся тот беломориной. – Интересно, как он сложится?

– Если у нас все получится, нормально.

– Хотелось бы в это верить, – оперся капитан 3 ранга на перила.

Вдруг где-то раздался треск, над стоящей на Малой Невке «Авророй» вверх взлетела целая серия ракет и окрасила небо в причудливые цвета радуги.

– Красиво, – кивнул в ту сторону Туровер. – Это что, новая традиция?

– Вроде того, – саркастически произнес Львов. – Теперь отцы города устраивают на ней праздничные банкеты.

– ?!

– Ну да, для поднятия, так сказать, своего революционного порыва.

– Кощунство, – процедил сквозь зубы Туровер и погасил окурок в цветочной вазе.

– Мальчики, кончайте секретничать! – возникла в проеме двери стройная фигура Татьяны. – А ну – ка пойдемте танцевать! – и она потянула Туровера за собой.

В парке Чаир распускаются розы,

В парке Чаир зацветает миндаль,

Снятся твои золотистые косы,

Снится веселая, звонкая даль…

лились слова старого танго, и женщина положила руки Туроверу на плечи.

– А помнишь, Витя, как мы встречали Новый год в Западной Лице? – взглянула она на него карими глазами.

– Еще бы, – вздохнул капитан 3 ранга. – Мы тогда были молоды и полны надежд.

– Так ты расстался с Юлей окончательно?

– Да, Они с Ромкой теперь живут в Крыму, у родителей.

– А может стоит все обернуть назад? Ведь я знаю, что ты ее по прежнему любишь.

– Люблю, и ее и Ромку, – чуть улыбнулся Туровер. – А что будет дальше, покажет время.

«Милый, с тобой мы увидимся скоро»,-

Я замечтался над любимым письмом.

Пляшут метели в полярных просторах,

Северный ветер поет за окном…

уносила куда-то всех волшебная мелодия, и пары плавно скользили в танце.

– Хорошо то как, а Санек? Словно в старые добрые времена, – обратился Львов к сидящему рядом Майскому. – Ну что, давай дерябнем?

– Давай Альберт, – прогудел тот и набулькал коньяком рюмки.

В два часа ночи, когда веселье было в самом разгаре, кто-то из офицеров вспомнил старую, курсантских времен традицию, и все решили посетить Медного всадника.

В пару полиэтиленовых пакетов уложили несколько бутылок шампанского и водки, туда же поместили десяток оранжевых апельсинов, шоколад и пластиковые стаканчики, после чего все оделись и на лифте спустились вниз.

Между тем, город не спал. В разных его концах, вверх с треском взлетали шутихи* и петарды, на ярко освещенной набережной и Дворцовой площади бродили толпы гуляющих, и оттуда доносилась музыка.

– Так, щас дадим шапку дыма! – сдвинул на затылок фуражку Майский и, подхватив под руку хохочущую Вику, первым направился в сторону Сенатской площади. За ними, весело переговариваясь и радуясь погожей ночи, направилась вся компания.

На площади тоже было немало народу. Установленные на ее контрфорсах «юпитеры» причудливо выхватывали из темноты вздыбленный монолит Императора, простершего длань в сторону Европы.

На берегу пустынных волн

Стоял он, дум великих полн,

И вдаль глядел. Пред ним широко

Река неслася; бедный чёлн

По ней стремился одиноко.

По мшистым, топким берегам

Чернели избы здесь и там,

Приют убогого чухонца;

И лес, неведомый лучам

В тумане спрятанного солнца,

Кругом шумел!