Третий Рим. Имперские видения, мессианские грезы, 1890–1940

Таким образом, путь Алексея очень важен. Он движется от Востока к Западу, а в конце ему открывается «правда» апокалипсиса. В то же время его откровение носит частный характер, касается отца и сына и не затрагивает других персонажей. Схожее озарение испытывает в романе Тихон. Он тоже колеблется в своих привязанностях между Востоком и Западом и приходит к вере в апокалиптическое будущее. Но Тихон представляет собой более продуктивную модель для современников Мережковского, чем Алексей: ведь он остается жив после своего просветления и ему удается слиться с народом, не эксплуатируя его. Его имя напоминает о Евтихии, а эпилепсия, от которой он страдает, вызывает в памяти Достоевского и его христоподобного героя князя Мышкина. Также его имя отсылает к монаху Тихону Задонскому, прообразу святого отца Зосимы в «Братьях Карамазовых» (1880). Этот набор ассоциаций дает основания полагать, что в финальном романе трилогии христианское смирение Достоевского вытесняет римскую мощь. В создании нового мира Христос торжествует над Антихристом, а не сливается с ним, создавая теократический Третий Рим.

Тихон, сын знатного боярина, жестоко казненного Петром, проходит путь от Запада к Востоку, от рационализма – к вере. Его воспитывает в Москве слуга, представитель народа, твердо убежденный в том, что Петр – Антихрист и что скоро грядет апокалипсис. Но Тихон любит математические науки, и царь отбирает его в число тех, кому предстоит получать образование в Западной Европе. В ночь перед отъездом из Петербурга у Тихона случается эпилептический припадок, вызванный страхом перед городом Петра и самим Петром. В тот момент у Тихона впервые появляется интуитивное ощущение надвигающегося конца, которое Мережковский создает в своем романе, когда герой признается: «Все равно, какой из двух путей он выберет, куда пойдет – на Восток или на Запад; и здесь и там, на последних пределах Востока и Запада одна мысль, одно чувство: скоро конец» (4: 83). Однако на этом этапе он не доходит до осознания апокалиптической правды и продолжает метаться между религиозной и рациональной точками зрения, с которыми сталкивается в петровской России. Он пускается в эксперименты с различными христианскими сектами, включая самосожженцев, которые вызывают у него отторжение своим непринятием человеческого тела, сексуальности и самой жизни, и неистовых поклонников дионисийских оргий, готовых приносить в жертву младенцев. Он чередует свои искания среди сектантов с периодами пребывания при дворе Петра, среди прозападников, но там его пугает «тайная мысль всех новых философов: или с Христом против разума, или с разумом против Христа» (5: 266). Пока Тихон размышляет о самообожествлении Петра, он осознает, что зверь из Откровения опирается на идею антихристианского человекобога, которого он теперь решительно отвергает. Он снова убегает в глушь, на этот раз найдя пристанище у двух христианских отшельников, чья отрешенность от жизни причиняет ему новые страдания. Тихон со страхом приходит к мысли, что, вероятно, слияние веры и разума невозможно, когда его размышления прерывают слова новоявленного Иоанна Богослова:

Устал, бедненький? Много вас у меня, много детушек. Ходите по миру, нищие, сирые… Да не бойтесь-ка, миленькие. Погодите, ужо соберу я вас всех в новую Церковь Грядущего Господа. Была древняя Церковь Петра, камня стоящего, будет новая Церковь Иоанна, Грома летящего… Первый завет Ветхий – Царство Отца, второй завет Новый – Царство Сына, третий завет Последний – Царство Духа. Едино – Три, и Три – едино (4: 274).

Трилогия заканчивается хвалебным гимном Тихона – и Мережковского – долгожданному единению: «Осанна! Христос победит Антихриста!» (5: 288). И хотя Тихон, которому явлено чудо, поражен немотой, его лицо светится радостью.