Третий Рим. Трилогия

Но Иван не дал кончить старику. Глаза загорелись, лицо снова вспыхнуло, но уж не стыдом, а досадой.

— Не дерзаю? Не могу? Я — всё могу!.. Да и сам же ты говоришь: многие за тех просили! А у меня в думе моей — все бояре равны, что дядевья, что Воронцовы. Все передо мной равны!..

— Спору нет! Да и по Писанию… И по-всякому! Совесть царёва — единый ему закон да правда святая. А то — не должен он знать лицеприятия, как солнце не знает его: сияет на злые и на благие…

— Ну вот, видишь! Дай же, я напишу… Тут, у тебя. Пускай ворочаются Кубенские. Только чтобы уж больше не смели воровским делом жить. Пусть тебе, отче, присягу дадут великую… Я тогда и дядевьям скажу: теперь их бояться, мол, нечего! Присяга великая, святая дадена!..

— Так, так! Истинное слово твоё. Ну, пиши! Спаси тебя Христос, что стариковского слова послушал, просить себя напрасно не заставил! Оно и то сказать, Кубенские — сумы перемётные!.. Промеж бояр мотаются, сами не знают, чего ищут… Так острастка на пользу им. И не сразу вернём опальных. К Пасхе вот… Красное яичко поднесём — слово это твоё милостивое… Пока побережём его… — пряча написанное царём в ящик стола, сказал Макарий.

— Вот и хорошо. Не сразу мне придётся Федю и дядей озлить… — совсем развеселясь, сказал Иван. Но вдруг снова задумался.

— Вот сказал ты, отче, Кубенские — перемётчики. И не такие уж злодеи… А ведь есть такие, что опасней других… Как бы с теми быть? Со злыми да крамольными? Научи, отче!..

— Ну, что ты меня пытаешь, государь! Говорю: плох я в мирских делах. А только помню… Молод ещё был, вот вроде тебя же. С отцом в лес мы поехали. К весне дело было… Лошадка в санях… И сосунок-жеребёночек сбоку. Домой уж нам вертаться, а тут волки настигли, голодные, злые… И пришлось покинуть жеребёночка… Отогнать его от себя! Живо волки налетели, зарезали малого, рвать стали. А там и меж собой грызться почали… Только клочья летят! Мы-то ускакали в тот час. А как вернулись с мужиками, с пищалями, от жеребёнка костяк один лежит, да и волков немало обглоданных… Это за добычу друг дружку они… волки-то… Так и в жизни приходится. Малое что-либо злым уступишь и отойдёшь. Они тебя не тронут, за малое грызться да губить друг друга станут. Всё же потом повольнее будет добрым… И руки чисты у добрых останутся. А чистые руки — великое дело перед Господом.

Иван опять невольно потупился и нервным жестом сжал в кулаки пальцы обеих рук, стараясь убрать их от взоров старика, глядевшего так незлобиво, ясно и ласково.

После небольшого молчания юноша произнёс негромко:

— Сдаётся, отче, уразумел я слова твои!

— И в добрый час! Аминь… Ну, и дело с концом. А теперь не взглянешь ли на работу стариковскую…

И Макарий ближе подвинул простой мольберт, на котором стояла доска кипарисовая с законченною почти иконой — изображением Спасителя.

— Покажь, покажи, владыка! Мне очень по нраву образа твои. Вот словно живые все!.. Да, постой… — вглядываясь в образ, с изумлением воскликнул Иван. — И впрямь, я видел недавно совсем такое лицо. Поплоше малость, постарше… Не такое милостивое да блаженственное… Погоди, сейчас видел, вон в том покое… Твой служитель один там был, кланялся мне, как я проходил. Славный такой…

— Адашев Алёша… Ну, конечно, не ошибся, государь. С него и взято подобие… Хотелось мне для тебя памятку оставить. Умру, чай, скоро… И годы, и недуги… Как сам ты отрок — и Христа-отрока Господь изобразить привёл!.. Прими, не побрезгуй!..

— Благодарствуй, отче!.. Постой, постой! И правда, у парня того лик такой… добрый, ясный. Редко даже видеть мне приходилось…

— Золотой парень, государь! Душа чистая, голубиная!.. Учен сколь хорошо!.. Род их — из Сурожа. Того самого Адашева сынок, коли помнишь, у которого, год вот минул…

— Бояре против Шуйского собирались?.. Помню… Помню… А что он делает у тебя?..

— Так, в делах помогает… Языкам чужим зело хорошо обучен… И сам в риторстве не промах. Способен на всё… Одарил Бог!.. Да, вот… Как раз у меня… Не читал я ещё… новое сложение его… Не взглянешь ли?..

И Макарий, уже раньше проглядевший работу Алексея, подал теперь её Ивану.

Юноша развернул, прочёл заглавие:

«ЦАРЬ ХРИСТИАНСКИЙ И ЗЕМЛЯ ЕГО».

После этого заголовка, начертанного вычурными, разрисованными буквами, шли строки, выведенные красивым почерком, словно печатанные.

— Как пишет хорошо… Да и, поди, что-нибудь такое, дельное. Семь-ка я пролистаю…

Иван, всегда любивший чтение, стал пробегать глазами строки. Долго читал он не отрываясь. Разные оттенки самых разнообразных ощущений пробегали по выразительному лицу царственного юноши. А старик, не сводя глаз с Ивана, читал в его лице, как в раскрытой книге, все мысли и ощущения душевные.

Только проглядев все до последней строки, положил Иван рукопись на стол, не говоря ни слова, весь находясь под впечатлением прочитанного.