Третий шаг

– Ты в порядке? – как‑то робко и немного виновато спрашивает он.

Отворачиваюсь и не отвечаю. Ненависть желчным потоком бросается в лицо.

«Иди к чёрту! – рычу про себя. – Пожалуйста, иди к чёрту!!!»

Из дневника Л.М.:

Он говорит: «Эта тактиломия, выдуманная врачами, – всего лишь название божьего наказания. И это наказание предназначено мне, только мне одному… Моя девушка погибла, а я выжил по каким‑то чертовски несправедливым законам природы. И хоть бы ногу, что ли, сломал, или руку, или головой повредился… Так нет же, ни царапинки, ни изъяна, а только этот бредовый диагноз».

Та девчонка мечтала переставить местами чёрные и белые фигуры, чтобы поставить мат судьбе. Она очень сильно хотела жить, но её друг нехотя вырвал эту драгоценную жизнь.

В больнице беспрестанно уверяют: «Всё будет хорошо. Самовнушение – главное лекарство». Кажется, я вижу ехидную улыбочку обмана. Этакий слащавый голосочек подразумевает только такую бестолковую насмешливую физиономию.

Пальцы хрустят на липкой дверной ручке. Тысячи голосов хором кричат в моём разрывающемся мозгу и…

…я слышу как люди умирают. Они цепляются за эту ручку, как за последнее средство спасения, и пытаются удержать равновесие, помогая себе двумя слабыми ногами.

– Вы говорили, что всё будет хорошо, – твердит голос с отчаянной злобой, – говорили, что самовнушение – главное лекарство. Катитесь к чёртовой матери! Он умер… Почему он тогда умер?

Я пошатываюсь, отпускаю ручку и, обессиленный, прислоняюсь к стене. Демоны потерянных надежд жадно перебивают друг друга в моей огромной голове.

Он не проживет и три дня… Помогите! Всё будет хорошо. Самовнушение… Катитесь к чёрту, твари! Он… выживет? Она скончалась. Мне больно! Воды, ради бога! Священника… У вас есть священник? Я вам ещё раз говорю, все будет хо‑ро‑шо. Мой сын повесился! Сделайте что‑нибудь, доктор! У моей дочки шизофрения!.. Боже, спаси и сохрани. У вас рак легких. Всё будет… – я затыкаю уши руками, бегом несусь вон из этого затхлого городка, пахнущего трупным ядом. «Сколько раз мне придётся умирать? А воскресать? А воскресать на раз меньше».

На улице я ни с кем не сталкиваюсь. Тщательно обхожу всех стороной, как будто вижу. Всякая близость мне противна. Всякая близость равняется ещё одной болезни, ещё одному угасанию.

Иногда возникает желание домашнего уюта. Хочется, чтобы кто‑нибудь обнял, привлёк к себе так, чтобы сделаться неделимым элементом. Хочется почувствовать такое же тепло, как от вязаных варежек. Но кто способен совершить этот подвиг ради меня? Лишь человек‑чистый лист, каких нет в природе; за спиной каждого неизбежно вырастает столп отвратительных историй. Читая такие, я отворачиваюсь: не могу возлюбить, когда вижу только голые недостатки. Отрицательно заряженное всегда танцует на поверхности, тщательно скрывая что‑то подлинное. Пока я копаюсь в ошмётках зла, мои ноги успевают сбежать от спящего добра.

Из дневника Л.М.:

Когда мы встретились, он походил на затравленного зверька. Беспокойно озирался по сторонам (глазные яблоки бешено бегали взад‑вперед), водил носом, точно принюхиваясь, приглаживал мокрые от дождя волосы.

Я протянула ему руку. Он не ответил рукопожатием. Мой чудный человечек смотрел сквозь меня, сквозь мое исполосованное страданиями тело. Плотно сомкнул губы и помотал головой, чтобы спастись от звуков. Мне захотелось одеть его в какой‑нибудь непроницаемый скафандр.