Третий шаг

– Значит… – наконец‑то понял, а она озвучила:

– В моём выдуманном мире.

А потом возлюбленная купила меня у самозабвенного эгоизма:

– Теперь ты принадлежишь только мне, ведь так?

Молча кивнул. Я действительно находился под её властью. Меня как будто привязали бинтами к земле – вершине, недостижимой для неба.

Сцена 5. Виктория, или новая Лолита

Я один из тех врачей, которых называют хирургами. Иногда мне кажется, что это никакая не специальность, а тоже диагноз, причём болезнь неизлечима. В интернатуре сходил с ума от медицинского халата, запаха нашатырного спирта, скальпеля и синих бахил. Мне казалось, что я великий полководец, который отвоевал у неприятелей собственный диагноз. После первой удачной операции чувствовал себя Богом. После второй неудачной – Дьяволом. Никогда не хотел, чтобы кто‑то из людей умирал. Смерть наводит на меня ужас, и я никому этого не желаю. Могу драться со своими врагами, закрывать дверь перед их носом, сквернословить, но… никого из них не хотел бы видеть мёртвым. Что же тогда говорить о тех, кого я люблю?!

Ей всего шестнадцать, но она стоит на границе между жизнью и тем, чего я боюсь. Моя маленькая Виктория с красивой искренней улыбкой. Храню светлый локон из остриженных перед операцией волос. Как я жалок, что не могу спасти даже такое хрупкое созданьице! Разве я для того стал врачом, чтобы быть таким бессильным?

Виктория была в меня влюблена. Не знаю почему, наверное, ей нужно было познать сильное чувство перед тем, как… Она подкладывала мне любовные письма – в основном, детские стихотворения слишком вольным ямбом. Аккуратно клал каждое в специально отведённую папку с надписью: «Моя Лолита». Меня ещё никто не любил так, как она. Никто не был так по‑настоящему и бескорыстно нежен. Просто любовь безо всяких задних мыслей, коварных лабиринтов и ревнивых обвинений. Можете себе представить? Любовь ребенка с лучистыми голубыми глазами ангела.

Однажды в саду близ больницы она увлечённо плела венок, чтобы прикрыть цветами обнаженную голову. Я тайком наблюдал за каждым движением красивых маленьких пальчиков, завязывающих узелок за узелком. Но Викторию невозможно было обмануть. Она почувствовала на себе мой взгляд и робко подняла наполненные слезами глаза: «Не хочу умирать», – читал я, но она молчала. Эта девочка не любила лишних слов. Её глаза красноречивее. Ласково притянул её к себе и услышал громкий стук верного сердца.

– Почему ты босая в такой холод? – спросил, гладя её по спине. – Ты простудишься, – и тут же ущипнул себя. «Простудишься… О какой простуде может быть речь, когда у неё осталась в лучшем случае неделя?» Она как будто услышала этот внутренний монолог, подняла красивую головку, грустно посмотрела на меня и ничего не сказала. Это было и молчаливое согласие с моими размышлениями, это была и скорбь по сгорающей «вечности»…

– Ладно, расскажи лучше, как провела вечер моя любимая пациентка, – попытался изменить тон на более беспечный, но голос всё‑таки предательски дрожал.

– Я? – Виктория отошла от меня, подняла упавший венок и чуть улыбнулась. – Я думала… Очень много думала. Я раньше никогда столько не думала. Не любила тратить на это время. А теперь, как ни странно… – она недоговорила, снова бросила венок и пытливо посмотрела на меня. – Почему у меня такой маленький срок? Мама всегда говорила, чтобы я любила Бога, молилась ему. И я любила, и молилась, а теперь не понимаю Его. Разве Он никогда не слышал стук моего сердца, которое кричит о желании жить? – её взгляд стал совсем серьезным, как у сосредоточенного взрослого человека, – но я не хочу никого обвинять. Единственное, чего я желаю – это дать один совет… – она опять замолчала, на губах застыла печальная улыбка. – Пусть никто никогда не верит лживым словам: «Ты ещё так молод или молода, у тебя всё впереди». Нет никакого «впереди», есть только «здесь и сейчас». Нельзя ничего откладывать на потом. У нас совершенно, катастрофически нет времени.

Слушал и не верил, что это говорит моя Виктория, которую я до сих пор считал маленькой. Всё думал, что она сейчас разрыдается, кинется мне на шею и скажет это естественное: «Я не хочу умирать! Пожалуйста, сделайте что‑нибудь». Но так мог сказать кто угодно, но только не она. Её бледное лицо приняло какое‑то странное выражение. Долго не мог вспомнить, что мне это напоминает, и вспомнил: видел такие же лица на иконах. И сейчас, глядя на Викторию, я видел лик Богородицы.

А потом опять прижал её к себе и подумал, что ни за что не отдам в лапы смерти. Кто‑то в голове посмеялся надо мной: «Кто тебя спросит, кретин?» Я вдруг вспомнил, как однажды умирал мой кот. Он ужасно страдал, и я его усыпил. А когда она будет мучиться, что я сделаю? Безжалостное «ничего?» Безжалостное «ничего».

Виктория прервала беспощадные мысли и робко проговорила: