Третий уровень

«Как же, помню, – сказал он – судя по голосу, доктор был приятным малым. – Причина смерти Гринера – открытая информация, она есть в свидетельстве о смерти. Харрис Гринер скончался от сердечного приступа двенадцать лет назад».

Я знаю, что это ничего не доказывает, знаю, но… вы понимаете? Из сотен случаев, с которыми врач имел дело за двенадцать лет, он мгновенно вспомнил именно этот. Очевидно, была какая-то причина, по которой он навсегда запомнил его.

И мне известна эта причина, известно, что произошло. Там, в моей гостиной, на третью ночь, зная, что нужно принять решение, Харрис Гринер стоял и смотрел на улицу. Для него был 1940-й год – двенадцать лет назад, – и он ждал знака, который помог бы ему сделать то, что, как он считал, следовало сделать. Для меня было настоящее, пока я лежал, меня охватила уверенность, и я внезапно, настойчиво произнес: «Сделай это! Проклятье, давай. От тебя требуется только присутствие духа». И через годы, по тому непонятному мостику, на мгновения возникшему между нами, Гринер услышал. Быть может, для него это прозвучало как шепот или мысленный голос.

Но я знаю, что Гринер услышал меня, и более того, что он понял то, чего не понимал я: с моральной точки зрения это был призыв к самоубийству. «Сделай это!» – услышал он и, зная, что имеется в виду, сделал. Я уверен, что он вернулся в 1940 год и пошел в ванную, где хранилось снотворное. Затем написал записку Уильяму Булю, бросил ее в почтовый желоб в коридоре и в последний раз лег в постель.

Не спрашивайте меня, как это случилось или почему, – спросите Эйнштейна. Я не знаю, смещается ли время и можно ли переиграть события, которые имели место в прошлом. Я не знаю, как это случилось, – знаю только, что случилось.

Откуда я знаю? Мальчик, игравший в мяч на заднем дворе дома Гринера, был тем же самым, которого я видел раньше. Но другой мальчик – в первый раз я его не видел, потому что его там не было. Его не было нигде – его вообще не существовало. Однако теперь он существует, и я знаю, кто он такой – семейное сходство не даст соврать. Он брат первого мальчика. Они похожи, как близнецы, только один выше другого. Второй мальчик младше первого на год или около того. Уверен, они хорошие ребята. И уверен, что, если бы старый мистер Гринер видел их, он бы радовался и гордился своими внуками: и первым, и вторым.

Мне никто не верит, и я их в том не виню. Некоторые даже считают эту историю психопатическим оправданием моего провала: время идет, а я по-прежнему «помощник». Хотел бы я сказать, что Тэд Хеймс благодарен мне – и хотя я в этом сомневаюсь, может, так оно и есть. Все утро на следующий день после того, как я рассказал ему про призрак Гринера, он развлекал офис, с глупым ужасом таращась за мое плечо, будто внезапно увидел привидение. Тэд мог продолжать свои детсадовские шутки неделями, но когда я в тот же день отговорил его от плана с пробниками и объяснил причину, он прекратил шутить.

Сомневаюсь, что дело в благодарности, но, думаю, он заметил отблеск того, что на самом деле случилось со мной, и тоже испугался. И, быть может, теперь он сам немного изменится. Трудно сказать.

Но я все равно благодарен Гринеру. Здесь, в моей гостиной, мы с ним вместе стояли на перепутье, и решение, которое принял я, в конце концов направило его туда, куда он шел всю свою жизнь. В действительности у него не было выбора. Однако, поняв, что случилось, я сам выбрал другую дорогу, пока у меня еще оставался шанс. Поэтому я испытываю к Харрису Гринеру благодарность – и жалость. В делах людей прилив есть и отлив, все так, но воспользоваться им или нет, зависит от того, куда ты хочешь попасть.

Боюсь

Я боюсь, я очень боюсь, и не столько за себя – мне, в конце концов, уже шестьдесят шесть, и голова у меня седая, – я боюсь за вас, за всех, кто еще далеко не прожил положенного ему срока. Боюсь, потому что в мире с недавних пор начались, по-моему, тревожные происшествия. Их отмечают то тут, то там, о них толкуют между прочим – потолкуют, отмахнутся и позабудут. А я таки убежден – отмахиваться нельзя, и если вовремя не осознать, что все это значит, мир погрузится в беспросветный кошмар. Прав ли я – судите сами.

Однажды вечером – дело было прошлой зимой – я вернулся домой из шахматного клуба, членом которого состою. Я вдовец, живу один в уютной трехкомнатной квартирке окнами на Пятую авеню. Было еще довольно рано – я включил лампу над своим любимым креслом и взялся за недочитанный детектив; потом я включил еще и приемник и не обратил, к сожалению, внимания, на какую он был настроен волну.

Лампы прогрелись, и звуки аккордеона – сначала слабенькие, затем все громче – полились из динамика. Читать под такую музыку – одно удовольствие, и я раскрыл свой томик на заложенной странице и углубился в него…