Третий звонок

И я подумал: на чьем еще празднике можно встретить столь непохожих, казалось бы, не пересекающихся между собой людей? Только на празднике Булата. Это он их всех объединил. А в конце вечера на балкон театра с гитарами вышли Юрий Шевчук и Андрей Макаревич и стали петь. И толпа, запрудившая всю Трубную площадь, из не попавших в театр и смотревшая трансляцию вечера с большого экрана, установленного на фасаде театра, подхватила песню Булата. И Булат тоже к ним вышел и присоединился. И в этот момент над Москвой грянул салют. Нет, это не был специально организованный устроителями вечера салют в честь юбиляра. Было 9 Мая, праздник Победы, и день рождения Булата.

Ведь это ж надо умудриться:
Как был продуманно зачат,
Что в день такой сумел родиться
Не кто-нибудь, а сам Булат —

сказано в эпиграмме Вали Гафта…

Булат Окуджава был, как это принято называть, поэтом-фронтовиком. И этого никогда не следует забывать, размышляя о нем. Мне кажется, этого не следует забывать про каждого, прошедшего ту войну солдатом или боевым генералом. Ежели говорить о поэтах, писателях, актерах и режиссерах, то как бы они потом ни писали, играли или ставили – замечательно или плохо, кем бы потом спустя годы ни делались, к какому бы стану ни примкнули, всегда, рассказывая о них, прошедших, переживших, защитивших и победивших, – всегда следует брать в расчет их военное боевое прошлое.

Сам Окуджава где-то написал или высказал мысль о том, что не следует называть Великой Вторую Отечественную войну, так как такое поганое античеловеческое дело, как война, не может быть названо великим.

И тем не менее мое поколение, войну заставшее, но не прошедшее через ее горнило, как те, кто был всего лишь на десять лет старше нас, может быть, безвинно несет комплекс вины и даже стыда перед нашими старшими братьями, которые до конца испили эту чашу.

Не говорю о погибших, но даже перед чудом выжившими. Мне довелось знать, приятельствовать и даже дружить с некоторыми из них. Давид Самойлов, Юрий Левитанский, Борис Слуцкий, Арсений Тарковский, Зиновий Гердт, Виктор Некрасов, Петр Тодоровский и еще многие-многие, которых не называю, такие разные, как Григорий Поженян, Виктор Астафьев, Василь Быков, Александр Володин, Григорий Бакланов, Владимир Тендряков или тот же Юрий Бондарев, Юрий Никулин, Борис Брунов – фронтовики! Их всех, таких разных, это зримо или незримо объединяло даже тогда, когда почему-либо они в мирной послевоенной жизни оказывались по разные стороны баррикад. А мы, даже дружа с ними, работая вместе или рядом, были незримо отделены от них их военным прошлым.

Сами они не придавали сему особого значения. «Ну что с того, что я там был», – писал, к примеру, Юрий Левитанский. Но во мне с военного детства засели в голову симоновские строчки: «Если немца убил твой брат, если немца убил сосед, это брат и сосед убил, а тебе оправдания нет». По меркам христианским, да и просто по этическим параметрам, сегодня, подчеркиваю – сегодня, это звучит двояко. Но с эмоциональной памятью уже ничего не поделаешь.

И когда я вновь и вновь открываю книгу стихов Булата Окуджавы и читаю, скажем, его стихотворение «Тамань», я нахожу подтверждение своим невеселым мыслям.

Год сорок первый. Зябкий туман.
Уходят последние солдаты в Тамань.

А ему подписали пулей приговор.

Он лежит у кромки береговой,
он лежит на самой передовой:
ногами – в песок, к волне – головой.

Грязная волна наползает едва —

приподнимается слегка голова,
вспять волну прилив отнесет —
ткнется устало голова в песок.
Эй, волна! Перестань, не шамань:
не заманишь парня в Тамань…
Отучило время меня дома сидеть.
Научило время меня в прорезь глядеть.
Скоро ли – не скоро, на том ли берегу
я впервые выстрелил на бегу.

Отучило время от доброты:

атака, атака, охрипшие рты…
Вот и я гостинцы раздаю-раздаю…
Припомните трудную щедрость мою.

1958

Написано спустя тринадцать лет после войны. Но кажется, что писалось в окопе на передовой, сразу после атаки…

Когда сегодня перечитываешь стихи Окуджавы, именно перечитываешь, а не слушаешь его записи, как бы они ни были прекрасны, то ловишь себя на том, что читать его сегодня интереснее, чем слушать. На мой взгляд, это замечательный признак масштаба поэта Окуджавы, именно поэта, а не барда.