Третий звонок

Много позже, уже в конце 70-х, я пробивал у могущественного тогда председателя Гостелерадио С. Г. Лапина телевизионный фильм-концерт «Памятник» – стихи поэтов, посвященные Пушкину. Часто можно услышать мнение, что советские чиновники от культуры были людьми несведущими и малообразованными. Таких действительно было предостаточно. Очень часто «на культуру» бросали как в ссылку какого-нибудь проштрафившегося партийного руководителя, и он творил там что хотел. Да что далеко ходить за примерами – достаточно вспомнить Фурцеву. Лапин был не из их числа. Он был, несомненно, человеком образованным, к тому же знатоком и любителем поэзии. Но от этого было только труднее с ним договориться. Чудом разрешив читать всю крамольную четверку – Ахматову, Пастернака, Мандельштама и Цветаеву, он вычеркнул из списка стихи Арсения Тарковского и Булата Окуджавы. Его стихотворением «На фоне Пушкина снимается семейство» я хотел заканчивать свой фильм.

– Обойдемся без Окуджавы, – сказал председатель.

– Ну почему же, Сергей Георгиевич? – пробовал убедить его я. – Смотрите, как красиво получится: «На веки вечные мы все теперь в обнимку на фоне Пушкина! И птичка вылетает».

– А кто это – мы все? Кто – в обнимку? Нет-нет, не стоит. У вас в фильме такой уровень поэтов – Маяковский, Есенин, другие… Так что я ваш будущий фильм поддержу, но без Тарковского и Окуджавы.

То, что проскочило на диске «Поэты – Пушкину» в фирме «Мелодия», на телевидении тогда еще было немыслимо…

Впервые я услышал об Окуджаве от Евгения Евтушенко, а познакомился с ним в Питере на мансарде у художника Валентина Доррера. В летние белые ночи 60-го года молодой «Современник» блистательно гастролировал в Ленинграде с премьерой «Голого короля» Е. Шварца. Сценографом этого спектакля был Валя Доррер. Вечер в дорреровской мансарде был одним из тех, которые хранятся в памяти долгие годы. Блестящий рассказчик, остроумный человек, Николай Павлович Акимов, хотя в душе и ревновал к успеху Шварца не на своей сцене, был чрезвычайно мил, выпивал с молодежью, смеялся нашим байкам. Был на этом вечере и много пел Булат Окуджава. В те годы его не надо было уговаривать петь. Ему еще не надоели общие восторги, да и молодой он тогда был…

Девочка плачет, шарик улетел,
Ее утешают, а шарик летит… —

пел Булат на той чудной ленинградской вечеринке. Здесь, у Вали Доррера, Евтушенко нет, хотя справедливости ради надо сказать, что и он тогда был бы там для всех желанным гостем.

Всю ночь кричали петухи
И шеями мотали,
Как будто новые стихи,
Закрыв глаза, читали…

На следующий день мы с ним выступали на телевидении в какой-то программе: мы с Лилей Толмачевой играли отрывок из спектакля «Никто», Булат пел. Весь Питер смотрел, слушал Булата.

Дальнейшее хорошо известно. Вечера в Политехническом и не только там. Магнитки записей его песен. Заучивание его песен наизусть. Исполнение на разного рода кухнях, хором, поодиночке. «Мама, мама, это я дежурю, я – дежурный по апрелю…» Скольким девочкам кружили голову под эту и другие песни Окуджавы. В Булата влюблялись женщины, что было вполне закономерно, полагаю, его любили, и некоторые из них любили по-настоящему. Странно, если бы это было не так.

Но он никогда не слыл донжуаном, тем паче Казановой или бабником. Он умел любить Ее Величество Женщину. Как он любил свою жену и, как принято говорить, хранительницу домашнего очага Олю! Я помню их вместе, только сошедшихся, поженившихся, еще совсем молодых. Это была прекрасная, гармоничная пара. Всегда сдержанная на людях. Булат и тоже всегда сдержанная Ольга ничем не выдавали своего счастья и радости. Но это и не надо было подчеркивать, показывать. Это было столь очевидным, что воспринималось окружающими как само собой разумеющееся. Вскоре родился мальчик. Его назвали в честь отца Булатом. Но мальчик подрос и назвал себя сам, если не ошибаюсь, в первом классе, в школьном журнале Антоном. Родители поняли его, но дома ласково звали его Булем, Булькой.

В 1962 году мы, молодые современниковцы, приехали в качестве туристов в Польшу и были приглашены в студенческий клуб «Жак» в Гданьске. Очаровательные студентки и студенты, поляки и польки, требовали песен «этого, как его… Окуджавы». Уже тогда его известность перешагнула границы страны. Булат и Польша – отдельная большая тема. Кто-то более сведущий напишет или уже написал.