Треугольная шляпа. Пепита Хименес. Донья Перфекта. Кровь и песок

Насиональ был на десять лет старше своего маэстро. Когда Гальярдо начал выступать в любительских корридах, Насиональ, вернувшись из Америки, где он убивал быков на арене Лимы, уже участвовал как бандерильеро в прославленных квадрильях. В начале своей карьеры, когда он был еще молод и ловок, Насиональ пользовался некоторой известностью. Одно время он считался «тореро с будущим», и севильские любители верили в него, надеясь, что он затмит матадоров, вышедших из других городов. Но надежды эти были недолговечны. Вскоре после возвращения из Америки, овеянный туманной славой далеких подвигов, Насиональ выступил на арене севильского цирка как матадор. Публика рвалась в цирк, тысячи зрителей остались без билета. Но тут, в момент решительного испытания, «мужество изменило ему», как говорят любители. Он уверенно всаживал бандерильи, выполняя свой долг как опытный и искусный работник, но когда нужно было нанести смертельный удар, инстинкт самосохранения, оказавшийся сильнее, чем его воля, удержал матадора на большом расстоянии от быка, и ему так и не пришлось воспользоваться преимуществами своего роста и сильной руки.

Насиональ отказался от славы матадора. Бандерильеро — и только. Он покорился судьбе и стал поденщиком своего искусства, помогая более молодым и зарабатывая тяжелым трудом свои гроши, чтобы прокормить семью и откладывать сбережения, которые позволили ему через некоторое время открыть маленькую харчевню. Среди тореро он славился своей добротой и благородством. Жена Гальярдо очень любила Насионаля и верила, что он, как ангел-хранитель, сбережет ей верность супруга.

«Донья Перфекта»

Когда во время летних поездок Гальярдо отправлялся вместе со своей квадрильей в кафешантан, стремясь забыться в пьяном веселье после нелегкой победы, Насиональ, суровый и молчаливый, восседал среди накрашенных певичек в прозрачных платьях, словно отец пустынник среди куртизанок Александрии.

Он нисколько не возмущался царившим вокруг разгулом, а лишь с грустью вспоминал о жене и ребятишках, поджидавших его в Севилье. Все беды, все пороки мира он считал следствием темноты и невежества. Наверно, эти бедные женщины не знают даже грамоты. Он и сам человек необразованный. А так как именно этим недостатком Насиональ объяснял свое ничтожество и неумение хорошо рассуждать, то склонен был той же причине приписывать все беды и несчастья, какие только существуют на свете.

В юности Насиональ был активным членом Интернационала трудящихся и усердно слушал товарищей из руководства, которые были счастливей его и умели читать вслух газеты, посвященные борьбе за благо народа. Во времена национального ополчения он увлекался игрой в солдаты и носил красную шапку — символ федералистской непримиримости. Целые дни проводил он перед воздвигнутыми на площадях трибунами, где ораторы различных клубов, сменяя друг друга днем и ночью, с андалузской многословностью рассуждали о божественном происхождении Христа и повышении цен на предметы первой необходимости. Потом наступило время репрессий. После стачки для него, рабочего, известного своим мятежным духом, двери всех предприятий оказались закрыты.

Насиональ смолоду увлекался боем быков, и в двадцать четыре года он стал тореро, так же как занялся бы любым другим ремеслом. Впрочем, он многому научился и с презрением говорил о нелепостях современного общества, — недаром он несколько лет подряд слушал читавших газеты товарищей. Ведь как бы плохо ему ни приходилось на арене, он заработает больше и сможет жить лучше, чем самый искусный рабочий. Люди, помнившие его с ружьем народной милиции на плече, прозвали его Насиональ.

О своей профессии, хотя он занимался ею уже много лет, Насиональ говорил всегда, как бы извиняясь и оправдываясь. Комитет его района постановил изгнать из партии всех членов, посещающих корриды, как варваров и ретроградов, но для Насионаля сделал исключение, сохранив за ним право решающего голоса.

— Я знаю, — говорил он, сидя в столовой Гальярдо, — что бой быков — это явление реакционное… вроде того, что было при инквизиции. Не знаю, правильно ли я говорю. Народу нужно образование, как хлеб, и нехорошо, что на нас тратят столько денег, в то время когда шкод не хватает. Так пишут в мадридских газетах. Но товарищи меня уважают, и комитет после речи, которую произнес дон Хоселито, решил оставить меня в рядах партии.

Гальярдо и его друзья встречали подобные заявления насмешками или притворной яростью, но в непоколебимом спокойствии Насионаля чувствовалась гордость тем, что товарищи сделали для него такое почетное исключение.

Дон Хоселито, восторженный и красноречивый учитель начальной школы, руководил районным комитетом, внося в политическую борьбу весь пыл Маккавеев^{184}. Это был юноша еврейского происхождения, смуглый и некрасивый, с лицом, изрытым оспой, что придавало ему некоторое сходство с Дантоном. Насиональ всегда слушал его речи раскрыв рот.