Треугольная шляпа. Пепита Хименес. Донья Перфекта. Кровь и песок

Лязг засовов — и в тесной ловушке, где животное может лишь лежать, подогнув ноги, воцаряются мрак и тишина. Через отдушину в крыше на пленника падают охапки сена, и походная тюрьма катится на колесах до ближайшей железнодорожной станции, а в узком проходе ставится новая клетка, и обман повторяется до тех пор, пока не кончится погрузка всех животных, отобранных для корриды.

Донья Соль в ненасытной погоне за экзотикой с восторгом следила за всеми выработанными в этом деле уловками и не прочь была взять на себя роль управляющего или пастуха. Ее привлекала жизнь под открытым небом, ей нравилось скакать по бескрайним равнинам впереди грозных рогов и могучих голов свирепых животных, нравилось ощущать позади себя дыхание смерти. В ее душе жила страсть к кочевой жизни, наследие тех далеких времен, когда, не ведая о богатствах, скрытых в недрах земли, наши предки занимались скотоводством и не знали иного существования. Быть пастухом, пастухом при стаде быков — вот самая волнующая и героическая жизнь.

Когда миновало первое опьянение нежданной удачей, Гальярдо в минуты наибольшей близости с изумлением наблюдал за доньей Соль и спрашивал себя: неужто все светские дамы таковы?

Причуды и непостоянство ее характера ставили тореро в тупик. У него не хватало смелости говорить ей «ты», — нет, ни в коем случае. Да и донья Соль не поощряла его к фамильярности; однажды Хуан попробовал было нерешительно, неуверенным голосом вымолвить «ты», но увидел такое изумление в ее золотистых главах, что тут же со стыдом отступил и вернулся к прежнему «вы».

Она же, напротив, говорила ему «ты», как и все дружески расположенные к нему сеньоры из светского общества. Впрочем, она разрешала себе такую вольность лишь с глазу на глаз; когда же ей случалось послать тореро несколько слов, предупреждая, чтобы он не приходил, так как она едет к своим родственникам, она обращалась к нему на «вы» и не выражала иных чувств, кроме холодной вежливости светской дамы к человеку, стоящему ниже ее.

— Ну и женщина! — бормотал обескураженный Гальярдо. — Похоже, что она жила среди подлецов, способных похвастаться полученным от женщины письмом, и зареклась на всю жизнь. А может, она не считает меня за кабальеро, потому что я матадор.

Были у этой светской дамы и другие причуды, вызывавшие у тореро досаду и раздражение. Бывало, его встречал один из лакеев, важный, как разорившийся сеньор, и холодно сообщал: «Сеньоры нет дома, сеньора вышла». А между тем Гальярдо знал, что это ложь, чутьем угадывая, что донья Соль здесь, совсем близко, за дверью, скрытой портьерой. Он просто надоел ей; испытывая внезапный приступ отвращения, донья Соль, зная, что тореро должен вот-вот прийти, велела слуге не принимать его.

— Ладно, игра окончена! — говорил, уходя, эспада. — Больше я сюда ни ногой. Не позволю этой женщине надо мной издеваться!

А придя снова, Гальярдо сам не верил, как мог он отказаться от встреч с доньей Соль. Она обнимала его, до боли сжимая в своих белых сильных руках; трепетные губы ее кривились судорогой желания, неестественно расширенные, блуждающие глаза вспыхивали огнем безумства.

— Зачем ты душишься? — морщилась донья Соль, точно вдыхая отвратительное зловоние. — Это тебе не подходит. Я хочу, чтобы от тебя пахло быками, конюшней… Вот лучший запах. Он тебе нравится? Скажи, что нравится, мой Хуанин, мое дорогое животное, мой бычок!

Как-то ночью в таинственном полумраке алькова Гальярдо поддался чувству безотчетного страха, слушая донью Соль и глядя в ее глаза.

— Мне хотелось бы стать животным. Хорошо бы превратиться в быка и увидеть тебя на арене прямо перед собой, со шпагой в руке. Ну и досталось бы тебе! Я стала бы бодать тебя вот так, вот так!..

И, судорожно сжав кулаки, она принялась изо всех сил наносить Хуану удары в грудь, покрытую тонким шелковым трико. Гальярдо молча откинулся назад, стыдясь признаться, что женщина может причинить ему физическую боль.

— Нет, нет, не быком, я хотела бы стать собакой, свирепой овчаркой, и с лаем наброситься на тебя. «Видали этого хвастунишку, убивающего быков? Он, говорят, смельчак… А я вот возьму и съем его! А-ам! А-ам!»

Охваченная безумием, она с наслаждением впилась зубами в плечо тореро. От боли и неожиданности Гальярдо выругался и оттолкнул прекрасную полуобнаженную женщину, напоминавшую пьяную вакханку с золотыми змеями распущенных волос.

Донья Соль словно очнулась от сна:

— Бедняжка! Тебе больно. И в этом виновата я! Право, я порой как безумная. Дай я поцелую, и все пройдет. Дай мне перецеловать все твои шрамы, как они хороши! Мой бедный песик, ему сделали бобо!

И прекрасная фурия смиренно и нежно ласкалась к тореро, мурлыча, как кошечка.

Хуану, понимавшему любовь лишь на обычный лад и не отличавшему любовной связи от супружеских отношений, хотелось провести у доньи Соль всю ночь до утра. Но когда ему казалось, что он полностью поработил ее своей лаской, в ней внезапно вспыхивало непонятное отвращение к тореро, и она грубо и повелительно прогоняла его: