Треугольная шляпа. Пепита Хименес. Донья Перфекта. Кровь и песок

— Вы ничего не слыхали о том, что я проделал в прошлом месяце на дороге, ведущей в Фрехеналь? Как, в самом деле ничего не знаете? Ну так вот, вышел я с приятелем на дорогу, — надо было остановить дилижанс и свести счеты с одним богачом, который хорошо меня знал. Он был из тех, кто сует свой нос повсюду и заставляет плясать под свою дудку и алькальдов, и всяких важных особ, и даже полицию. Таких в газетах называют касиками. Как-то послал я ему письмо с просьбой дать мне сто дуро для крайне нужного дела, а он вместо этого написал севильскому губернатору, поднял шум в Мадриде и потребовал, чтобы меня изловили. Из-за него у меня была перестрелка с жандармами, и меня ранили в ногу. Но и этого ему было мало: он приказал посадить в тюрьму мою жену, как будто бедняжка могла знать, где скитается ее муж… Этот иуда не смел никуда носа показать из своего поместья, так он боялся Плюмитаса, да тут я сам исчез, отправился в одно из тех путешествий, о которых я вам говорил. Тогда он успокоился и поехал в Севилью по своим делам, да еще затем, чтобы снова натравить на меня власти. Ну, поджидаем мы почтовую карету, которая возвращалась из Севильи. Видим, едет. А коли нужно остановить кого-нибудь на дороге, лучше моего приятеля не сыщешь. Он говорит кучеру: стой! Я просовываю голову и карабин в дверцу. Женщины кричат, дети ревут, мужчины хоть и молчат, но побледнели, словно воск. А я говорю пассажирам: «От вас мне ничего не надо. Успокойтесь, сеньоры, привет, кабальеро, счастливого пути. Пусть только спустится ко мне этот толстяк». И пришлось нашему дружку, который чуть не забился под бабьи юбки, выйти. Побелел он, точно из него всю кровь выпустили, и выделывает кренделя, как пьяный. Карета уехала, и мы остались на дороге одни. «Теперь слушай: я Плюмитас и хочу дать тебе кое-что на долгую память». И дал. Но я не сразу убил его. Я ему дал в одно место, уж я знаю куда, чтобы он протянул еще сутки да смог сказать жандармам, когда его найдут, что его убил Плюмитас. Тогда уж ошибки не будет и никто другой не посмеет приписать это дело себе.

Донья Соль слушала, бледная как смерть, в ужасе закусив губу, но странный блеск в глазах выдавал ее тайные мысли.

Гальярдо нахмурился, недовольный этими кровожадными воспоминаниями.

— Каждый знает свое дело, сеньор Хуан, — сказал Плюмитас, как бы почувствовав его недовольство. — Мы с вами оба живем убийством. Вы убиваете быков, а я людей. Только вы богаты, у вас слава, красивые женщины, а я подчас подыхаю с голода и в конце концов упаду, пробитый, как решето, на дорогу, и вороны будут клевать мое тело. Я не хвалюсь тем, что знаю свое дело, сеньор Хуан! Просто вы знаете, куда надо ударить быка, чтобы он замертво свалился на песок. А я знаю, куда следует ударить христианина, чтобы он сразу отдал богу душу или еще пожил день-другой, а то и несколько недель, вспоминая Плюмитаса, который ни с кем связываться не хочет, но сумеет постоять за себя, если с ним кто свяжется.

Донье Соль снова захотелось узнать, сколько у него на душе преступлений.

— А мертвецов сколько? Сколько человек вы убили?

— Я покажусь вам злодеем, сеньора маркиза, но раз вы настаиваете!.. Думаю, всех и не вспомнить, как ни старайся. Пожалуй, человек тридцать, тридцать пять, сам точно не знаю. Разве станешь считать их, — будь она проклята, эта жизнь!.. Но помните, сеньора маркиза, я несчастный, обездоленный человек. Вина на тех, кто причинил мне зло. А убитые — что черешня. Сорвешь одну, а за ней, глядишь, еще десяток… Надо убивать, чтобы выжить самому, а чуть только разжалобишься, тут тебя и сожрут.

Наступило долгое молчание. Донья Соль не могла оторвать глаз от рук бандита, широких, короткопалых, с обломанными ногтями. Но Плюмитас и не смотрел на «сеньору маркизу». Все его внимание было обращено на Гальярдо, ему хотелось поблагодарить матадора за то, что тот принял его у себя за столом, рассеять дурное впечатление от своего рассказа.

— Я уважаю вас, сеньор Хуан, — добавил он. — Увидев вас на арене в первый раз, я сразу сказал себе: вот храбрый малый. У вас много поклонников, но ни один не любит вас так, как я! Знаете, чтобы увидеть вас, мне не раз приходилось менять свою внешность у входа в город, я всегда рисковал, что меня схватят. Ну как, настоящий я любитель?

Польщенный, Гальярдо улыбнулся и утвердительно кивнул головой.