Треугольная шляпа. Пепита Хименес. Донья Перфекта. Кровь и песок

Гальярдо вспыхнул от гнева. Это ему! И где же, на арене Севильи!.. Он почувствовал сердцебиение, приносившее ему удачу в былые дни, и безрассудное желание слепо ринуться на быка, — а там будь что будет. Но тело не слушалось его. Руки, казалось, получили способность размышлять; ноги видели опасность и, взбунтовавшись, насмехались над требованиями воли.

Наконец зрители, возмущенные оскорбительными выкриками, пришли на помощь матадору и потребовали молчания. Как можно так обращаться с человеком, который едва оправился после тяжелой раны! Это недостойно севильского цирка. Ведите же себя прилично!

Гальярдо воспользовался сочувствием публики, чтобы выйти из затруднения. Он обошел быка и нанес ему предательский боковой удар. Зверь рухнул, как убойная скотина, из горла у него хлынула кровь. Некоторые зрители захлопали, сами не зная чему, другие свистели, большинство хранило молчание.

— На него выпустили каких-то трусливых псов! — кричал со своего места доверенный, хотя знал, что все быки были из стада маркиза. — Это не быки!.. Вот посмотрим, что будет в другой раз, когда дадут настоящих, благородных бойцов!

При выезде из цирка Гальярдо заметил, что публика молчит. Люди проходили мимо без единого приветствия, он не услышал ни одного из тех возгласов, какими, бывало, встречали его после удачного боя. За каретой даже не следовала толпа не попавших на корриду бедняков, которые всегда стояли у ворот, подстерегая сообщения о ходе боя и победах маэстро.

Первый раз Гальярдо вкусил горечь поражения. Все бандерильеро были мрачны и молчаливы, как солдаты после разгрома армии. Но когда матадор приехал домой, обнял мать, Кармен и даже сестру, услышал радостные крики цеплявшихся за него племянников, он почувствовал, как рассеивается его грусть: «Будь оно проклято! Главное — жить. Главное — дать семье покой и получать с публики деньги, как другие тореро, не совершая безумств, которые рано или поздно приводят к гибели».

Через несколько дней Гальярдо почувствовал, что необходимо показаться на людях, повидаться с друзьями в дешевых кафе и в клубах на улице Сьерпес. Он полагал, что при нем недоброжелатели будут из вежливости молчать, и, таким образом, удастся избежать разговоров о провале. Целыми вечерами матадор просиживал в обществе скромных любителей, с которыми перестал встречаться с тех пор, как завязал дружбу с богатыми сеньорами. Потом он отправлялся в клуб Сорока пяти, где его доверенный, крича, размахивая руками и навязывая всем свои мнения, по-прежнему поддерживал славу Гальярдо.

Несравненный дон Хосе! Вера его была непоколебима, она была сильнее сомнений. Никогда его матадор не перестанет быть лучшим матадором в мире. Он не допускал никакой критики, никаких воспоминаний о недавнем провале: раньше, чем кто-нибудь успевал произнести хоть слово, он принимался оправдывать Гальярдо и в утешение присовокуплял мудрые советы.

— Ты еще не оправился после раны. Вот я и говорю: «Посмотрите на него, когда он будет совсем здоров, тогда и скажете…» Все будет, как раньше. Пойдешь прямо на быка — храбрость тебе сам бог дал, — раз! всадишь шпагу по самую рукоять… — и бык у тебя в кармане!

Гальярдо отвечал загадочной улыбкой. Положить быка в карман!.. Ничего другого он и не желает. Но увы! Они стали такими огромными и непокорными, так выросли за то время, что он не выходил на арену!..

Игра отвлекала Гальярдо от черных мыслей. Снова он стал проигрывать бешеные деньги за зеленым столом, окруженный богатыми молодыми людьми, которые не обращали внимания на его поражение, потому что считали его «светским» тореро.

Однажды вечером матадора пригласили поужинать в отеле «Эританья». Предполагалась веселая попойка в обществе нескольких иностранок легкого поведения, с которыми его приятели встречались в Париже. Дамы приехали в Севилью посмотреть на ярмарку и на торжества, приуроченные к страстной неделе, и теперь требовали, чтобы им показали все «самое живописное». Красота их уже несколько поблекла и поддерживалась при помощи различных косметических ухищрений. Молодые бездельники волочились за ними, привлеченные экзотикой, и всячески домогались их милостей, в чем редко терпели отказ.

Дамы пожелали познакомиться с знаменитым тореро, с самым красивым матадором, с этим Гальярдо, чьи портреты красовались на открытках и спичечных коробках. Увидев матадора на арене, они попросили своих друзей, чтобы те представили им его.

Ужин был сервирован в ресторане «Эританьи». Большой зал, выходящий окнами в сад, отделанный в вульгарно мавританском стиле, выглядел жалким подражанием красотам Альгамбры. В этом зале устраивались политические банкеты и крупные кутежи: порой тут раздавались пламенные речи о возрождении отчизны, порой под звон гитар скользили и извивались в ритме танго женские тела, а по углам хлопали пробки и звучали поцелуи и взвизгивания.