Треугольная жизнь

Катя вернулась веселая, рассказывала про Карабиху, про то, что Некрасов, ко всему прочему, был еще и настоящим «новым русским», умел крутить бизнес и умер миллионером. Так что уж кому-кому, а ему на Руси жить было не кисло. Когда перед сном она накручивала перед зеркалом волосы на бигуди, у Башмакова вдруг мелькнула сумасшедшая мысль: а вдруг зеркало выдаст его и Катя сейчас увидит запечатленную Ветину наготу – и своего мужа при этой наготе.

Но Катя ничего не увидела.

– А знаешь, что я тебе купила? Мы остановились на трассе, а там целый базар. Догадайся!

– Не знаю.

– Та-апочкин, подумай!

– Не знаю, – ответил Башмаков, совершенно отупевший от чувства вины и страха разоблачения.

– Эх ты, Тапочкин, я тебе купила домашние тапочки на настоящем беличьем меху. Дед сказал, до старости не сносишь!

В понедельник, отправляясь на работу, Олег Трудович столкнулся в лифте с пенсионеркой, жившей этажом ниже.

– Вас давеча какая-то девушка спрашивала! Нашла?

– Нашла…

«С этим надо заканчивать!» – мысленно твердил он себе по пути в банк, понимая, что ничего закончить уже невозможно.

Все только начинается. И он когда-нибудь просто разорвется между этими двумя женщинами пополам. И каждая из них с отвращением отшвырнет доставшуюся ей половинку.

– Чтой-то всего пол-ложечки? – сердилась, смеясь, покойница бабушка Дуня. – Аль ты половинкин внук?

– Нет, я не половинкин! – обижался мальчик Башмаков и, давясь, съедал целую ложку манной каши.

А все-таки, выходит, половинкин…

Они снова почему-то стали обедать вчетвером, всей комнатой. Гена, захлебываясь, обычно рассказывал какую-нибудь дурацкую историю. Например, про то, как посреди Лондона умные парни установили хитренький банкомат, который денег не выдавал, зато запоминал все данные засунутых в него карточек, а также секретные «пины», набранные на клавиатуре доверчивыми клиентами. Сделав свое черное дело, хитрый банкомат возвращал ничего не подозревавшему лоху карточку с извинениями, мол, «сори, бамбино, валюту не завезли!». Простоял он всего один день, потом его тихо убрали – так, что даже бдительные полицейские не обратили внимания. Дальше умные парни нашлепали копии всех этих лоховских карточек (дело нехитрое), а главное, зная секретные «пины», выдоили из настоящих банкоматов хренову тучу денег!

– Поймали? – спросил Башмаков.

– Не-а!

– Поймают, – пообещала Тамара Саидовна.

– Трудыч, может, рискнем? – предложил Игнашечкин, подмигивая.

Вета смеялась над этой историей громче всех – у нее даже тушь с ресниц потекла. Но когда Башмаков поймал ее взгляд, он понял: тушь потекла вовсе не от веселых слез. Вета вообще в последнее время вдруг стала тихой, покорной и нетребовательной. Она лежала, как мышка, перебирала тонкими пальчиками волосы на его груди и просила рассказывать про детство, про бабушек Дуню и Лизу, про институт, про армию, про «Альдебаран», даже про Дашкины детские проказы…

– Давай сегодня просто полежим… Расскажи мне про Егорьевск!

Но «просто полежать», конечно, так ни разу и не получилось. Как-то, возвращаясь с Плющихи домой и мысленно продолжая рассказывать Вете про детство, Башмаков вдруг понял, зачем она его расспрашивает, и даже вскочил от неожиданности, точно проехал свою остановку. Ну конечно, умненькая девочка просто хочет сравняться в знании о нем с Катей! Да, с Катей…

В конце апреля шел снег. В мансарде было холодно, и Вета, кутаясь в одеяло, наблюдала, как Башмаков торопливо одевается, чтобы ехать домой.

– Вот ты уйдешь, а я замерзну. Вернешься, а от меня ледышка останется…

– Я тебя растоплю.

– Нет, не растопишь… Ты майку наизнанку надел!

– Вот черт! Спасибо!

– Олешек!

– Что?

– Я все рассказала…

– Кому?

– Папе.

– Зачем?

– Надо же мне было с кем-нибудь посоветоваться. Подруг у меня нет. Только ты. Но с тобой об этом советоваться бесполезно…

– И что сказал папа?

– Он сказал, что я маленькая дура и что теперь…

33

Эскейпер вздрогнул всем телом – ему показалось, что входной звонок затилибомкал у него прямо в сердце. Часто-часто… Полудыша, он подкрался к двери и заглянул в глазок. Так и есть! Водитель «Газели», и без того мужик несуразный, а теперь еще искаженный сторожевой оптикой, превратился в один огромный живот с надписью «Монтана». Внезапно из-за живота высунулась пятерня, стремительно увеличиваясь в размерах, приблизилась к башмаковскому глазу и скрылась из поля зрения. Нескончаемый «тили-бом» снова сотряс квартиру. Потом из-за живота, но уже с другого бока, выскочил кулак – и эскейпер еле успел отпрянуть от содрогнувшейся двери. Ухнуло еще несколько стенобитных ударов, а затем водитель громко выбранился по-матерному. Ругань представляла собой довольно неожиданно и не без остроумия вывернутое слово «заказчик». Башмаков слушал, не шевелясь, потом снова решился заглянуть в глазок: водитель, быстро уменьшаясь в размерах, точно сдуваясь, уходил к лифту.