Треугольник

Поздно ночью, почти на рассвете, мы достигли города.

Город был незнакомый, но старый и родной. На улице не было народу. Ведь была ночь, хотя улицы были белыми, как во время белых ночей. Город был в классическом стиле, с правильными плоскостями и линиями. Рассвет только наступал, и местами силуэты зданий казались негативными — белое на черном… Несколько зданий напоминали театры — покоем своих украшенных колоннами порталов. Среди белого цвета бросали мягкие отблески крыши и купола зданий — острые, готические — русских и армянских церквей, костелов…

У дверей одной церкви стоял старик в широкополой помятой шляпе. Седые космы торчали из-под нее.

— Здравствуйте, — сказал я ему, и мой голос прозвучал необычно, словно шел от него ко мне.

Вместо приветствия старик пожаловался:

— До сих пор не открыли… Уже семь, а дверь не открывают… Порядка нет…

«Но ведь еще очень рано, — подумал я, — куда там церковь, учреждения открываются самое раннее в восемь…»

И я взглянул на Фатиму — она подумала то же самое. Пока мы шли через город, стало немного светлее.

У другой церкви стояла очередь, видимо, туристы.

— Спроси, за чем они стоят, — сказал я Фатиме.

— Не надо, — проговорила Фатима. — Постоим в очереди, увидим…

Мы встали в хвосте. Через полчаса наша очередь вошла в церковь. Еще минут десять мы стояли внутри. Продавали сувениры. Продавал молодой священник. Он был сонный, зевал, возвращая мелочь. Он вручил нам штампованного пластмассового Христа, и мы пошли по направлению к гостинице.

«Но приходят отцы семейств…» Послесловие

Агаси Айвазяна хочется цитировать.

«В Чугурети улочки кривые и такие извилистые, запутанные, что даже солнце плутает там долго-долго. Чтобы выбраться на большую улицу, люди поднимались наверх, потом спускались, и все мимо тифлисских дворов. Тифлисский двор не строили, тифлисский двор выдумали фокусники, потом щедрые карачохели обмазали его чихиртмой и бугламой, полили вином и обмели пучком душистой травы — тархуна… Тифлисский двор, как старая мысль, тих и спокоен: на балконах ковры, посреди двора — водопроводный кран… Дворы будто народились один от другого: большие и маленькие — все одного племени, все на один манер…» Тифлис в легкой дымке грустного любования проходит через многие рассказы Айвазяна. И этому, кроме тех лестных для города причин, какие мы могли бы предположить, есть и весьма простое объяснение: писатель родился в Грузии, в Тбилиси прошла его юность, там же в 1959 году вышла первая книга его рассказов…

«С Авлабара видно все. Весь Тифлис с его закоулками: Шайтан-базар, Эриванская площадь, Мыльная улица, Нарикала, церковь святого Саркиса, Сион, греческая церковь… С Авлабара видны дома господ Хатисова, Мелик-Казарова, караван-сарай Тамамшева, театры Тер-Осипова и Зубалова, гогиловские бани… С Авлабара видны зелено-голубые глаза мадам Соломки, белоснежные ноги мадам Сусанны, гордая грудь калбатоно Мэри, вздымающаяся, как фуникулер. С Авлабара видны деньги, которые прячет у себя в тюфяке мелочный торговец Мартирос, видны седые волосы пухокрада Софо, заплаты Верзилы Сако… Да что там — с Авлабара видны Коджор, Борчалу, Шавнабади и… Париж! С Авлабара видны тифлисские свадьбы и похороны, болезни и сны…» И эта медлительная интонация с паузами после каждой фразы — возможность остановиться и подумать, вспомнить, удивиться, обрадоваться, эти имена, названия, подробности жизни, тайны и откровения, — все это вводит тебя внутрь текста, внутрь ситуации, в центр событий и уже не выпускает…

Ну что ж, откроем дверь. Войдем под низкие своды уютного, с таким символическим для Айвазяна названием — «Симпатия» — кабачка, со стен которого смотрят Шекспир, Коперник, Раффи, царица Тамар и Пушкин; взберемся по узкой улочке и постоим в старинном дворе, где еще живут «разговоры, которым по сто лет, слова о верности и чести, сказанные тысячу лет назад, стоны, мечты и предсмертный вздох, шелест поцелуев… беседы с богом, святые и грешные желания, тихие, сдавленные рыдания. По вечерам выходят эти звуки, кружат по двору, умываются водой из крана, и во дворе раздаются шепоты и шорохи, и двор оживает…» Или заглянем в маленькую армянскую пекарню, с ее ароматом горячего хлеба и черной тенью от белого с ног до головы пекаря. Или, может, поднимемся на вершину горы, откуда виден весь Ереван? А лучше всего никуда не пойдем, а просто посидим в кузнице пяти Мкртычей, героев «Треугольника», — посмотрим на огонь в горне, помолчим, послушаем печальное завывание дудука, стук молота по наковальне и познакомимся с хозяевами.

Десятки и десятки героев в этой книге.