Тревога

— Давай! И еще, если можно… Принеси одну… Эх, будь он проклят, неправедный мир!

И он подошел к супе над арыком, под вишнями. Это сооружение из резного дерева относилось к тем блаженным временам, когда самые важные гости восседали здесь, на текинских коврах и атласных одеялах, подбив под локоть пуховые подушечки. Сколько их тогда было, гостей! А сейчас если кто и заглянет, все какая-нибудь мелюзга. Видно, не бывать- уж больше на этом дворе шумным пиршествам, когда дразнящие запахи кушаний вместе с дымком самоваров таяли, поднимаясь к веткам вишен, и вино лилось потоком, и самые важные люди района по-домашнему перешучивались после обильной трапезы.

Сам Палван не был пристрастен к спиртному. Гораздо охотнее он угощал других — благо, им это нравилось. Но вот сегодня что-то сосет на сердце и тянет выпить.

Жена, неслышно ступая, принесла коньяк. Палван разом опорожнил стопку, потом снял тюбетейку, прилег. Мысли замелькали быстрее.

Суетный, непостоянный мир, скольких ты уже предал! А теперь вот очередь его, Равшана… Ему не давало покоя то, что сообщил Тильхат. И еще запомнилось, как сидел Мутал перед Муминовым — возбужденный, с посветлевшим лицом. Ведь только недавно, когда председателя вызвали к себе один за другим прокурор Джамалов, потом Рахимджанов из обкома, Мутал совсем приуныл, точно наркоман, потерявший мешочек с кокнаром. Тогда-то Палван сказал себе: «Дело сделано!» А теперь вдруг председателя словно подменили. Приободрился так, будто ничего не случилось и следствие окончилось в его пользу.

Палван знает, кто этому причиной. Эрмат Муминов, секретарь райкома! Палвану хорошо известно его отношение к Муталу. Потому-то он и разговаривал так осторожно с секретарем сегодня утром. Предчувствие не обмануло. Хотя давеча прокурор, повстречавшийся на поле, обнадежил:

— Крепко стоит Муминов за председателя, но не горюй. Есть у нас еще один козырь — трубы. — И, уже прощаясь, добавил: — Главное — осторожность!

Это-то Равшан знает получше Джамалова. Пусть он малограмотный, зато опыт у него многолетний. И опыт подсказывает: если уж вмешивается первый секретарь райкома — будь осторожен до предела.

Впрочем, в последние годы жизнь так переменилась, что даже опыт Равшан-Палвана, повидавшего стольких руководителей и побывавшего в таких переделках, многого не в состоянии объяснить. Ведь давно ли было: чуть не первыми людьми в районе считались прокурор да начальник МВД. И как только на эти посты приходили новые люди, Равшан спешил с ними познакомиться. Так было и с Джамаловым. Правда, Джамалов всегда держал это знакомство в секрете, и похвастаться им было невозможно. Но сейчас даже Джамалов что-то потускнел… Сложно и трудно стало жить! Вот, к примеру, он сам, Палван: раньше его слово было законом в кишлаке. Нужно было осадить неугодного, — стоило только прикрикнуть: «Замолчи, прихвостень врага народа!» — и тот замолкал, надолго замолкал. А теперь уже не прикрикнешь. Ну, Палван и не пробует. Он все-таки догадывается, что и как изменилось вокруг. И даже помнит время, когда это все началось. В тот день, в сентябре 1953 года, он сидел вот тут же, на супе. Конечно, не один — кругом полно гостей. Кто-то включил репродуктор. Передавали сообщение о сентябрьском Пленуме ЦК партии. Равшан подошел, стал слушать. То понимал, о чем говорят, то вдруг переставал понимать, но в глубине сознания родилась и нарастала тревожная мысль: «Осторожно! Что-то новое начинается, не совсем понятное, но угрожающее…»

И он перестроился, как сумел, — стал осторожным до крайности. И еще целых пять лет, с помощью влиятельных друзей и многочисленных родственников, не выпускал узду из рук. Если бы сильно захотел, не выпускал бы и дольше. Но те изменения, что начались с памятного сентябрьского дня, вдруг пошли быстрее, глубже.

Раньше председатель знал одно: выполнить план по сдаче хлопка. Какими средствами и способами — никого не интересовало. А теперь явилось новое, грозное слово: «себестоимость». И еще груда таких, что и не запомнить: «хозрасчет», «доходность», «комплексное развитие всех отраслей»… Тьфу! Даже не выговоришь. А главное — люди в колхозе стали совсем не те, что прежде. Теперь Равшан, идя на общее собрание, волновался едва ли не больше, чем перед поездкой к районному начальству. Подумать только! Давно ли он чувствовал себя на трибуне собрания, словно на своем собственном дворе. И все стали грамотные, храбрые, говорят, что думают! И председатель для них не указ.